– Пока я не пойму, зачем вы это написали, я не смогу вампомочь. Об этом я уведомлю господина Чермака.

– То есть вы отказываетесь меня защищать?

– В данный момент я не понимаю, как мы с вами можемсотрудничать.

Евгений Иванович проворно поднялся, обежал стол, взял Глебоваза плечо – тот даже немного назад подался, – надавил и заставил адвоката сесть.Глебов покорился и сел.

– Это шифр, – шепнул ему на ухо Евгений Иванович и тревожнооглянулся по сторонам.

– Какой шифр?

– Книга – шифр, – сунув губы почти ему в ухо, просвистелписатель. – Но если кто-нибудь об этом узнает, мне хана! Крышка! Я пропал!

Может, он с приветом, вяло подумал Глебов. Ну, бывают жененормальные люди! И псевдоним у него Б. Ар-Баросса, вполне подходящий дляпалаты номер шесть.

Широкая ореховая дверь вдруг распахнулась, и в нее, непереступая порога, заглянул Ярослав Чермак, издатель. Заглянул, увидел сидящегоадвоката и Евгения Ивановича, вставившего губы ему в ухо, и костяшками пальцевлегко постучал в дерево.

– Можно? Или вы еще не закончили?

– Можно!

– Нельзя, мы заняты!

Эти совершенно противоречащие друг другу ответы Глебов и егоклиент произнесли хором и уставились на Чермака. Тот подумал немного и зашел вкабинет.

– Просто вы уже давно совещаетесь, – сказал он весело,повернулся и крикнул в сторону приемной: – Свет, принесите нам всем по рюмкекофе и по шоколадной конфете! А мне еще можно сигарет! Евгений Иванович,дорогой вы мой, простите бога ради, но мне работать надо! Я и так вон директораРыбинского полиграфкомбината в зимнем саду принимал!

Чермак говорил, переводя взгляд с одного на другого, ипродвигался к своему креслу, на ходу подбирая с полок какие-то бумаги. Обошелстол, уселся и сложил на стеклянной поверхности загорелые ухоженные руки.

– А Рыбинск, между прочим, нам весь план выпуска продукциизавалил, – сказал он, очевидно, первое, что пришло в голову, – и директор взимнем саду как начал на кактусы с горя кидаться! Еле оттащили! Можно мненемножечко в своем кабинете поработать? Тут и кактусов нету, и спокойнейкак-то!

Вошла красавица секретарша, внесла поднос, уставленныйкрохотными чашками, серебряными сахарницами со щипчиками и вкусно запотевшимибутылочками с минеральной водой.

Глебову она нравилась – давно! – и поэтому он старался нанее не смотреть.

Чермак знал, что Глебову она нравится, поэтому пыталсязанять ее чем-нибудь в непосредственной близости от Глебова.

– Вам с сахаром, Михаил Алексеевич?

– Спасибо, я сам положу.

– Свет, налей ему воды.

– Спасибо, я сам налью.

– Свет, тогда разверни ему конфету и засунь в рот.

– Спасибо, я сам… засуну.

Тут Глебов вдруг понял, что именно сказал, и покраснел доушей. Света засуетилась, уронила серебряную ложечку, они вместе нагнулись,чтобы поднять, и получилась мизансцена – как в кино.

Чермак качался в кресле и наблюдал, совершенно позабыв прописателя Грицука.

Эта игра и издателя, и адвоката, и даже секретаршу увлекалагораздо больше, чем книга-бомба-шифр, и это было всем понятно.

– Ну, я пошел, – сообщил Евгений Иванович мрачно.

– До свидания.

– Я вам позвоню.

– Всего хорошего, Евгений Иванович.

Вот молодежь, подумал писатель мрачно. Ничего святого!..Даже на рабочем месте, и то!..

– Мне на какое-то время нужно спрятаться. – Он выпустилпоследнюю стрелу. – Я опасаюсь мести.

– Конечно.

– Да-да, Евгений Иванович.

– До свидания, Евгений Иванович.

Писатель помолчал.

– Я решил лечь в больницу. Что-то желудок пошаливает и… Оместе своего пребывания я вам сообщу.

Он пошел к двери, взяв под мышку свой экземпляр «бомбы», ноостановился и спросил у Глебова:

– А почему, по-вашему, я не могу улететь в Тамбов?

Глебов обернулся, глаза у него блестели.

– А? А, в Тамбов!.. Да туда никто улететь не может, ЕвгенийИванович. Там просто нет аэропорта!

Таня проснулась поздно и некоторое время пыталасьсообразить, отчего настроение такое гадкое. Обычно она всегда просыпалась вхорошем настроении, и предстоящий день ее радовал, и на работу хотелось, иказалось, что сегодня-то уж точно все получится.

Как правило, ничего особенного не получалось, но, ложасьспать, она всегда говорила себе, что завтра-то уж точно все будет замечательно– и просыпалась в хорошем настроении.

Она повозилась под одеялом, так и сяк потянула шелковую пижаму,которая за ночь закрутилась вокруг нее, как кокон, руку не вытянуть! Кокон нераспутывался, хоть тресни! Было время, когда она спала без всякой пижамы, ивообще без всего, страшно вспомнить – голая она спала, вот какое было время! Иотносительно недавно!.. Как это получилось, что она теперь спит в пижаме?

Зацепившись за эту мысль, она стала думать про пижаму, чтобыне анализировать свое плохое настроение, и вспомнила – два года назад в еежизни появился герой-мужчина, любовь до гроба, наконец-то, наконец-то!.. И онастала спать в пижаме.

Мужчина ее жизни не любил, когда она таскалась с утра поспальне голая. Ему это казалось не то что непристойным, а просто… ну,неуместным, что ли!

Всему свое время, так он считал. Утром время собираться наработу, а не отвлекаться на всякие глупости. А может, вид голой Тани просто егорасстраивал – с эстетической точки зрения. Совершенством она никогда не была.

Ну, точно. Вот в чем дело! Конечно, именно в этом!..

Таня замычала хриплым утренним мычанием – хрип происходил отнеумеренного количества сигарет, выкуренных на ночь, – и по-турецки села накровати.

Ни один лучик света не пробивался сквозь плотно задернутыешторы – а ведь было время, когда она вообще не задергивала штор! Страшноподумать, так и спала у всех на виду, а по утрам еще и голая ходила!

– Утро же сейчас, – сказала она громким хриплым жалобнымбасом. – Утром должно быть солнышко!

Все дело в том, что у нее сегодня день рождения. Совершеннонеприличная дата, во всех отношениях неприличная!.. Сорок лет ей сегодня –какой ужас!

Вроде же только что было двадцать пять, и это праздновали народительской даче, и напились вдребезги, потому что Паше Прохорову, собкору вИерусалиме, и Андрюше Галкину, корреспонденту РИА, пришла в голову фантазияварить водку с кофе! Они утверждали, что так пьют в Европе. Им все поверили,потому что в Европе, кроме них, никто отродясь не бывал, вот и вышло, чтонапились!.. И мама еще страшно огорчалась, что приличные мальчики и девочки такнеприлично себя ведут, и несколько лет поминала Тане этот самый деньрождения!..