Он просто не хотел возвращаться домой.

Йен припарковал машину перед домом и несколько мгновений сидел в ней.

Таймер, который он поставил на лампу в гостиной, скорее всего, опять сломался, так что дом был темным, и в его окнах отражалась сумеречная пустынная улица, проходившая перед ним. А ведь были времена, когда все окна бывали освещены и желтоватый благотворный свет лился из них на лужайку… Но это было во времена Сильвии, а они давно канули в Лету.

Протянув руку к заднему сиденью, Йен взял портфель и выбрался из машины. Не горел даже свет на пороге, поэтому ему пришлось долго перебирать связку ключей, прежде чем он нашел ключи от входной двери и щеколды.

Едва войдя в дом, Эмерсон сразу же включил свет в гостиной. Если верить книгам, пустые раковины домов, оставшихся после смерти или развода, всегда кажутся слишком большими, а комнаты превращаются в пещеры после того, как из них исчезают любимые. Но в действительности все было как раз наоборот. Казалось, что присутствие Сильвии делало дом больше, расширяло его внутренние границы, и каждый новый антикварный предмет, купленный ею, или сделанная ею перестановка лишь демонстрировали безграничные возможности их жилища. Но после того, как ее не стало, дом, казалось, сжался и стал душным в своей малости. В ту первую неделю Йен попытался избавиться от кое-какой мебели или заменить ее – он передал их кровать и платяной шкаф в «Гудвилл»[15] и заменил горку еще одним книжным шкафом, – но внутренности дома продолжали сжиматься с каждым уходящим днем, и стены продолжали все сильнее смыкаться над ним. Теперь Йен лично познакомился с каждым дюймом окружавшего его пространства, в то время как раньше его знакомство с домом носило общий и поверхностный характер, и чем лучше он узнавал дом, тем больше ненавидел его.

Сегодня все выглядело еще хуже, чем обычно. Эмерсон быстро прошел по комнатам, включил свет в столовой и на кухне и телевизор в гостиной. В былые времена он редко смотрел его – разве что какой-нибудь старый фильм или специальную программу на государственном канале. Бóльшую часть своего свободного времени Йен проводил читая, делая заметки и слушая музыку. Но сейчас он был благодарен ящику и проводил перед ним все больше и больше времени. Это его успокаивало – не надо было думать, вспоминать прошлое, размышлять о будущем; дом заполнялся успокаивающими звуками разговоров, голосами людей. К своему удивлению, он заметил, что ему нравится большинство из программ, что каждый вечер он находит одну или две, вызывающие у него интерес. Или телевидение становилось лучше, или он становился менее требовательным; или же телевидение просто имело слишком низкую репутацию в академических кругах. Хотя Эмерсон подозревал, что тут было всего понемногу. В прошедшем семестре, когда у них было интересное ролевое занятие, он даже защищал телевидение перед одним из самых пафосных своих студентов, утверждая, что невежество поп-культуры – это вовсе не то, чем стоит гордиться, и что оно фактически является результатом низкой душевной культуры. Тогда, по его мнению, он был достаточно убедителен, и после этого занятия долго еще размышлял о том, не стоит ли написать статью на эту тему и направить ее в журнал. Ведь всем известно, что ему необходимо набирать нужное количество публикаций.

Конечно, его жизнь не была такой пустой и достойной сожаления, какой он иногда ее считал. У него есть склонность слишком драматизировать происходящее и смотреть на мелочи жизни с мрачностью и серьезностью, которые им обычно уделяли на страницах книг. Сейчас он переживает не самые лучшие времена, и хотя эмоционально ему кажется, что это будет длиться вечно, умом он понимает, что все это пройдет. И нельзя сказать, что он несчастлив. Это будет неправильно. У него есть ради чего жить. Хорошая работа, неплохая карьера, друзья… И даже если доживет до двухсот лет, он все равно не сможет прочесть все те книги, которые хочет прочесть, пересмотреть все те фильмы, которые хочет посмотреть, переделать все то, что должен сделать. И все-таки вечерами, подобными сегодняшнему, когда ему хотелось выговориться, а поговорить было не с кем, он чувствовал себя одиноким и хотел, чтобы рядом оказалась Сильвия.

Сильвия.

Йен вспомнил, как в прошлый ноябрь неожиданно заехал домой перекусить и обнаружил их на полу гостиной: она, неестественно широко раскинув ноги, лежала снизу, а он – сверху; и когда входил в нее, мускулы его покрытых пóтом спины и ягодиц напрягались. Сильвия не просто стонала, она кричала, и ее короткие страстные вопли эхом разносились по всему дому. С ним она никогда не кричала, совсем никогда, даже в самом начале. А сейчас ее лицо выражало слепой экстаз – лицо, которое было ему абсолютно незнакомо.

Его первой мыслью было, что этот кошмар ему снится, что, когда он проснется, исчезнет эта пустота, неожиданно стянувшая все его внутренности, что Сильвия будет спать рядом, видя во сне его и только его.

Но он уже знал, что это не ночной кошмар.

Как только она увидела его, выражение на ее лице мгновенно сменилось с экстаза на ужас – скорость, с которой произошло это изменение, напомнила ему о вервольфе[16]. Широко расставленными, согнутыми пальцами она оттолкнула мужчину вверх и в сторону. Он скатился с нее, и Йен увидел его блестевший от влаги член, и именно это, больше чем что-либо другое, укрепило его решимость, результатом которой стало то, что он раз и навсегда вышвырнул Сильвию из дома. Она умоляла его, рыдала, убеждала, что этот человек ничего для нее не значит. Она якобы встретила его на занятиях, потом пару раз по-дружески пересекалась с ним во время ленча, и вот только сегодня они приехали сюда и… и все это случилось. В первый и последний раз, уверяла Сильвия. Она вовсе не планировала переспать с ним, ей этого совсем не хотелось…

При других обстоятельствах Йен, скорее всего, мог бы простить ее – и наверняка сделал бы это. Но когда он закрывал глаза, перед ними вновь возникало чужое выражение экстаза на ее лице, он слышал неконтролируемые чувственные вопли, видел глянцевый член мужчины и понимал, что никогда не сможет забыть о том, что произошло. Каждый раз, занимаясь с ней любовью и слыша ее негромкие стоны, он будет вспоминать крики, которые она издавала под этим самцом. И будет знать, что не способен удовлетворить ее.

Поэтому Эмерсон велел ей убираться и сменил все замки. Она переехала к тому мужику – об этом он услышал от друга их друзей, – и теперь они жили где-то в районе Сан-Диего…

Йен достал из холодильника банку пива, открыл ее и сделал большой глоток. И, хотя и не был голоден, пошарил в холодильнике в поисках еды, стараясь забыть о Сильвии.

Наверное, ей не хватало чего-то помимо секса. И он это знал, говорил себе об этом тысячу раз. Да и она неоднократно намекала на это. Пыталась даже выразить свою неудовлетворенность в словах во время их ссор. Но чувство это всегда было размытым, он не мог сфокусироваться на нем и положить ему конец, – и до сих пор не понимал, что же именно и где пошло не так.