Позже Йен стал чувствовать неудовлетворенность самим собой, хотя и не понимал почему. Он стал тем, кем хотел стать, – профессором в университете. Его дом был полон книжных полок, ломившихся от книг, еще не прочитанных им. И тем не менее… И тем не менее, он не мог избавиться от ощущения, что в какой-то момент свернул не туда, что где-то в промежутке между женитьбой и разводом он лично, независимо от каких-то отношений, выбрал неправильную дорогу, а сейчас уже слишком поздно возвращаться и что-то исправлять.

Но чего же он хотел в жизни? Бросить все и жить на Таити? Вроде нет. А может быть, он хотел жить простой жизнью строителя или водителя грузовика? Тоже нет. У него не было никакой предрасположенности к физическому труду. Именно на это часто жаловалась Сильвия, говоря, что он не в состоянии сделать хоть что-то по дому.

Ему все еще нравится преподавать, все еще нравится обмен идеями в аудитории, но в последний год или около того его все больше и больше раздражает то, что неразрывно связано со всем этим, – мелочные дрязги на кафедре, необходимость доказывать свое превосходство, требования публиковать бессмысленные статьи в никому не нужных журналах. Эмерсон начинал чувствовать, что он чужой в этом мире, что он к нему не принадлежит, что такая жизнь ему не подходит. И в то же время знал, что это его мир. Вот что вгоняло его в депрессию.

Возможно, именно поэтому изменились его научные интересы, и теперь он предпочитает читать и преподавать хоррор и фэнтези, а не Джейн Остин и Джона Милтона. Хоррор казался ему более разумным, значительным и больше связанным с реальными людьми и настоящей жизнью.

Йен вернулся в гостиную и проверил автоответчик. Лампочка на нем мигала. Он получил два сообщения.

Перемотав пленку, Эмерсон прослушал их. Первое обрадовало его. Оно было от Филлипа Эммонса, его бывшего и самого творческого студента, единственного, кто смог стать кем-то в литературном мире. У Филлипа всегда был талант – он даже оплатил себе учебу в выпускных классах, публикуя порнографические рассказы в журналах, которые на эзоповом языке называют «мужскими». Но во всю силу его талант развернулся лишь после того, как он закончил учебу, после того, как избавился от ограничивающей его педантичности кафедры английского языка, близорукие члены которой из лучших побуждений держали его в жестких рамках.

Сейчас Филлип был в городе и хотел встретиться. Он оставил название гостиницы и свой номер.

Второе послание было от Элинор, нынешней «девушки» Йена, если ее можно было так назвать, и оно его сильно огорчило. У них была предварительная договоренность пообедать в пятницу, и вот теперь она предлагала отложить встречу. Что-то у нее там случилось…

Несколько мгновений Йен стоял неподвижно. Неожиданно ему захотелось компании. Глубоко вздохнув, он поднял трубку и набрал номер Бакли Френча, своего единственного друга на кафедре и одного из его немногих неженатых друзей.

Бакли ответил в своей обычной манере:

– И что?

Услышав его голос, Йен сразу почувствовал себя лучше.

– Это я. Почему бы тебе не приехать?

– Только не это, – простонал Бакли. – У меня завтра лекция в семь утра.

– Да ладно тебе.

– Воюешь с призраками?

– Ага, – признался Йен.

– Сейчас буду.

Бакли неожиданно разъединился, и Йен какое-то время слушал короткие гудки в трубке. Он собирался провести вечер за чтением диссертации, переданной ему Гиффордом, но, успев просмотреть ее во время ленча и перерыва, понял, что читать это будет непросто, несмотря на тему и на то, как он ее получил. Кроме того, сегодня тот день, когда ему необходима компания. А диссертацию он успеет прочитать завтра.

Бакли появился минут через десять – визг тормозов его старого «Тандербёрда» был настолько громким, что перекрыл звуки телевизора. Йен встал, выключил ящик, но Бакли уже без стука открыл дверь и вошел с громадным пакетом картофельных чипсов в одной руке и двумя видеокассетами в другой.

– Я здесь! – сообщил он, закрывая входную дверь, нажав на нее пятой точкой. – Принес чипсы и порнуху. – Прошел в гостиную и бросил пакет с чипсами на кофейный столик. После этого показал кассеты. – У нас есть «Милашка из Гонконга» и «Куколки из страны Мальчиков». Выбирай. – Френч расплылся в улыбке. – Если и это тебя не развеселит, то ты безнадежен.

Бакли был профессором и известным специалистом по Чосеру, но, выйдя за дверь аудитории, он превращался в вечного подростка-переростка. Ростом в шесть футов пять дюймов[17] и весом в двести пятьдесят фунтов[18], он обладал мальчишеской физиономией и в одежде предпочитал затертые джинсы и майки с нецензурными лозунгами. А еще у него был такой громкий голос, что он легко перекрывал разговоры на задних рядах в аудитории, и привычка использовать такие выражения, с которыми Йену до этого не приходилось встречаться. Его неакадемические интересы включали в себя любовь к дешевым непристойным ужастикам, которую разделял и Йен. Когда пять лет назад Бакли пришел на кафедру, они мгновенно нашли друг друга.

Эмерсон улыбнулся и взял в руки видеокассету. На коробке было фото богато одаренной от природы латиноамериканки, которая призывно лизала ягоду клубники.

– Где ты это взял?

– Я сегодня заскочил в «Уэрхауз». Искал «Влюбленных женщин»[19] для лекции по Твену и современной литературе. Никаких планов я на эту неделю не писал и решил, что можно будет перебиться фильмом, но не тут-то было.

– «Влюбленные женщины»? Ты это серьезно?

– Ну да. Девчонки в аудитории всегда текут, когда Оливер Рид трясет на экране своими причиндалами. А я ведь чем-то похож на Рида, так что подумал, что на подсознательном уровне эффект от этого сходства не минует моих многомудрых четверокурсниц.

– Ты совершенно аморален, – рассмеялся Йен.

– И счастлив этим.

– Так что, может быть, прошвырнемся по видеосалонам и поищем твой фильм, пока они не закрылись?

– А как же «Милашка из Гонконга»?

– В другой раз. Сейчас не хочется.

– Не хочется? – Бакли ухмыльнулся. – А ты чем тут до меня занимался? Балду гонял? Рукоблудничал?

Йен слабо усмехнулся.

– Ну вот, ты и поймал меня за руку. Давай, поехали. – Он обнял Бакли за плечо и подтолкнул его к двери.

– И куда мы поедем? Большинство видеосалонов закрываются в девять.

– Значит, у нас есть еще полчаса. А магазины грампластинок работают до одиннадцати.