Странным было ощущение, когда она поняла, что из модной девочки уже успела превратиться в пронафталиненную клушу, и это ощущение отнюдь не облегчило ей жизнь.

И в то же время она не могла отказаться от своих идеалов. С ней всегда было так: все или ничего, и она не могла изменить свой внешний вид. Это будет… это будет признанием своей ошибки. Признанием того, что ее идеалы ничего не значат.

Шерил бросила бумажное полотенце в металлический бачок и в последний раз взглянула на себя в зеркале. Потом собрала свои книжки, блокнот и сумочку.

Когда она появилась в холле, тот был совершенно пуст. Доктор Меррик и ее коллеги-студенты ушли, и на этаже царила тишина. Шерил направилась к лифту, и ее шаги эхом разнеслись по безлюдным коридорам. Проходя мимо пустой аудитории, она заглянула в нее и увидела стеклянную витрину, полную человеческих костей, черепов и археологических артефактов.

Шерил ускорила шаги.

Ей никогда не нравилось это здание. Особенно по вечерам. У нее мурашки бежали по телу. Что-то не то ощущалось в тесноте закрытых аудиторий, в древней пыли на стеклянных витринах, отчего Шерил чувствовала себя не в своей тарелке. Она знала, что это все связано с психологией, но почему-то мысль о древних останках давно умерших людей и исчезнувших цивилизаций в пустом вечернем здании, мимо которых ей надо было пройти, заставляла девушку идти быстрее, а ее тело покрывалось гусиной кожей.

Возможно, она и стареет, но детские страхи так никуда и не делись.

Добравшись до лифта, Шерил автоматически подняла руку, чтобы нажать кнопку «ВНИЗ», – и тут заметила, что на дверях висит напечатанное объявление «НЕ РАБОТАЕТ».

– Твою мать… – вырвалось у нее.

Придется спускаться по лестнице.

Шерил подошла к двери на лестничную площадку, открыла ее и стала спускаться. Бетонные ступеньки оказались скользкими, а ее обувь не совсем предназначалась для подобного рода упражнений, поэтому она переложила все книги, блокнот и сумочку в правую руку, а левой схватилась за металлические перила. Спускалась она очень осторожно. Ступеньки дошли до промежуточной площадки, а потом до следующего этажа.

Шерил спустилась с шестого этажа на пятый и с пятого на четвертый. Смотрела она строго себе под ноги, чтобы не оступиться, когда вдруг периферическим зрением заметила нечто, что привлекло ее внимание.

Человеческое существо.

Мужчина.

Шерил подняла глаза.

На лестничной площадке стоял уборщик. Он смотрел вверх, прямо на нее, и ухмылялся. И что-то в этой ухмылке заставило ее остановиться. Она крепко вцепилась в перила и замедлила шаги. В руках уборщик держал швабру, как будто собирался протереть пол на площадке, но ей вдруг пришло в голову, что он ни разу не пошевелился с того самого момента, как она его увидела. Просто стоял.

Не мигая.

Ухмыляясь.

Шерил захотелось вернуться на предыдущий этаж, но то же упрямство, не позволявшее ей отвернуться от альтернативной культуры, которой она посвятила себя в молодости, заставило ее идти вперед, вниз по ступенькам.

К уборщику.

Который все еще не шевелился.

«Не будь дурой, – сказала она сама себе. – Убирайся отсюда. Вернись на четвертый этаж и спустись на лифте. Или по лестнице на другом конце здания».

Но она продолжала спускаться.

И ступила на площадку.

Тут уборщик шевельнулся.

Шерил закричала. Она ничего не могла с собой поделать. Он лишь подвинул швабру на фут вперед, а она уже отпрыгнула на целую милю и чуть не свалилась на бетонные ступени.

А потом уборщик засмеялся и двинулся в ее сторону, все еще толкая перед собой швабру, и его смех был низким и ненормальным – такого Шерил никогда в жизни не слышала. Она попыталась повернуться, попыталась подняться по ступенькам, но швабра уже жестко елозила по ее ногам – она упала, споткнувшись о первую ступеньку, и ее книги и блокнот взлетели в воздух. Шерил вытянула руки, чтобы смягчить падение, пытаясь в то же время развернуться, но теперь швабра уперлась ей в спину, и она почувствовала, как твердая щетина колет ее сквозь тонкий материал топа.

– Помогите! – крикнула она во всю силу своих легких.

«Помогите!» – эхом вернулся к ней ее крик на пустой лестнице, смешиваясь с низким, непрекращающимся смехом уборщика. Шерил хваталась за ступеньки и перила, стараясь ползти вверх, подальше от колющей щетины, но швабра тыкалась ей в спину. Снова. И снова. И снова.

Шерил плакала. Рыдала. Плакала она редко и поэтому не могла вспомнить, когда делала это в последний раз, но сейчас захлебывалась слезами – страх, ярость, унижение и разочарование соединились вместе, чтобы разрушить ее эмоциональное равновесие.

Шерил опять закричала о помощи, но на этот раз слов не было – только невразумительный вопль страдания, после которого сквозь эхо и рыдания она вдруг поняла, что смех прекратился.

Давление швабры тоже исчезло.

Она встала, с трудом нащупала перила и попыталась подняться по лестнице, но в этот момент сильная мускулистая рука сжала ей запястье.

– Я тебя трахну, – прошептал уборщик, и так же, как смех, эти слова повторялись бесконечно. Как мантра, пока, наконец, весь лестничный колодец не заполнился эхом его шепота:

«Я тебя трахну, ятебятрахну, ятебятрахнуятебятрахнуятебятрахну…»

Шерил кричала, визжала, боролась, пыталась вырваться, но рука была сильной и не отпустила ее. Его член уже был высунут наружу и торчал из расстегнутой молнии ширинки, так что она попыталась ударить по нему, действуя совершенно инстинктивно, но он резко ударил ее в левую грудь, и она согнулась, судорожно хватая ртом воздух. Боль была непереносимой.

Все еще держа ее одной рукой, уборщик другой расстегнул пуговицы на ее брюках и сдернул их вниз.

Развернул ее к себе спиной и наклонил вперед.

Ей хотелось кричать, но боль в груди была настолько запредельной, что даже дышать ей было трудно.

И он вошел в нее.

Внутренний двор кампуса, как и всегда в первые две недели занятий, был заполнен стендами и столами. Светловолосый, коротко подстриженный молодой человек непоколебимо стоял возле стола университетских республиканцев, который был украшен красной, белой и синей гофрированной бумагой и полон идеально ровных пачек профессионально напечатанных буклетов. Члены черного студенческого братства, с деревянными полумесяцами на шеях, сгрудились вокруг зеленого стенда и смеялись какой-то им одним понятной шутке. Бородатый студент, занимавший стенд молодых демократов, весело болтал с девушкой с тяжелой грудью, одетой в топ на бретельках.

Йен всегда любил эти первые несколько недель после начала семестра. Администрация обычно говорила о сотрудниках и студентах как об «университетском сообществе», но для него это сообщество реально существовало только в эти первые недели. Стенды, призывающие студентов вступить в ту или иную организацию, занятая и слегка хаотичная толпа, непрекращающийся гам во внутреннем дворе, характерный для начала семестра, – все это позволяло Йену почувствовать общность окружающих его людей и себя частью этой общности.