Это было приятное чувство.

Он уже опаздывал на свою первую лекцию, но все-таки остановился на минуту перед стелой для объявлений. Четырехсторонняя колонна в центре двора была абсолютно чиста, за исключением одной желтой бумажной листовки – объявления прошлого семестра о сборищах, семинарах, способах заработать деньги и предложения о совместных путешествиях были все убраны, и на чистой пробковой поверхности виднелись лишь следы от степлерных скрепок, кнопок и булавок.

Единственная листовка сообщала о грядущем фестивале фильмов студенческой киноассоциации, и Йен улыбнулся, увидев знакомый логотип. Мог бы и сам догадаться. Брэд Уокер был одним из самых эффективных руководителей студенческих организаций в кампусе. Он мог быть немного занудливым, немного предсказуемым, но как организатор Брэд был воистину велик. После окончания он станет отличным специалистом по связям с общественностью.

Йен взглянул на список фильмов, предлагаемых в этом семестре:

«Дьяволы». Классика.

«Генри: портрет серийного убийцы». Хороший фильм.

«Сало»[24].

«Снафф».

Йен нахмурился.

«Папаша, лишающий невинности».

«Маленькая девочка, большой осел».

Это что, шутка?

Черт побери, это совсем не те фильмы, которые выбрали бы Уокер и его люди. Уокер предпочитает фильмы вроде «Ганди», «Цветы лиловые полей», «Малкольм Х». Серьезный мейнстрим с социальным подтекстом. Еще до того, как он занял свой пост, лет пять назад, была тенденция отказываться от так называемых «культовых» фильмов в пользу «славных» фильмов. Выпущенных к определенным датам. Популярных несколько лет назад, которые до сих пор смотрелись на большом экране лучше, чем на видео.

Маленькая девочка, большой осел?

Здесь что-то не так.

Вокруг него продолжал шуметь кампус, разговоры первокурсников звучали громко, восторженно и были полны энтузиазма, но для Йена смысл дня сменился; его настрой был безнадежно утерян, и даже жизнерадостность толпы, казалось, угасла.

На стеле, рядом с листовкой, кто-то сделал идиотскую надпись карандашом: «Кэтрин Хепбёрн отхлестала его плеткой по заднице!» Что-то в абсолютной неуместности этой надписи расстроило Йена еще больше, поэтому он отошел от стелы и заторопился через толпу в Нельсон-холл.

* * *

Обычно «литературное творчество» было его любимым уроком. Конечно, среди студентов всегда находилось несколько дутых величин – псевдоинтеллектуалов с настолько запутанными концептуальными идеями, что они никогда не смогли бы изложить их на бумаге. Это были люди, которые хотели писать, постоянно об этом говорили, но никогда в реальности не писали. Впрочем, большинство студентов были мотивированными интересными личностями с правильными творческими импульсами.

Однако в этом семестре класс казался сборищем никчемушников.

Конечно, все еще могло измениться – в этом и была одна из прелестей литературного творчества: его непредсказуемость, – но Эмерсон уже попросил каждого студента написать что-то не для обсуждения, а для его собственного понимания преподавателя, чтобы знать, кто чем интересуется, и определить уровень подготовки своих учеников. Все образцы, за одним странным исключением, были или очень плохими, или очень скучными. Апдайк оказался примером для подражания среди «серьезных» учеников. Многие работы были посвящены интеллектуальным разборкам в безликих квартирах Нью-Йорка или в бесцветных жилищах среднего класса на Восточном побережье.

Единственным исключением был паренек по имени Брант Килер[25], которого сегодня в классе не было и чьего лица Йен не мог вспомнить.

И который представил всего одну страницу чистейшей порнографии.

Стиль Килера был ясным, отточенным и броским. Описание страсти мальчика-тинэйджера к его не достигшей еще половой зрелости сестре было подлинно эротичным. Но вся тональность текста, та легкость, с которым Килер писал о своем предмете, не на шутку насторожила Йена.

Маленькая девочка, большой осел.

Он надеялся на то, что студент сегодня появится на занятиях, но, когда закончил раздавать сочинения, понял, что в руках у него осталось два, и одно из них принадлежало Килеру.

Занятие обещало быть долгим.

Йен присел на край стола и повернулся лицом к аудитории.

– Ну что ж, – начал он, – сегодня мы поговорим о структуре…

* * *

Закончив занятие, Йен прошел через длинный холл к лестничной клетке, следуя за группой студентов, одетых в футболки с одинаково закатанными рукавами, открывавшими татуировки на их руках. Все татуировки были посвящены одному и тому же – названиям подпольных рок-групп, пользующихся в настоящее время особой популярностью.

Что же это за люди, которые используют собственное тело, собственную кожу для рекламы не вполне вразумительных местных музыкантов?

Серьезность, с которой эти студенты относятся к своей музыке, угнетала Йена. Он вспомнил дни арт-рока, панка, «новой волны» и хэви-метала – и студентов, которые не просто слушали музыку, а делали ее своим стилем жизни. Ну, и где они сейчас? Что они сейчас? Сменили ли свою кожу и «ирокезы» на деловые костюмы и короткие прически?

Вся проблема была в том, что Эмерсон не обладал глубинной памятью. Для него все происходило только что. И английские булавки панка были для него так же современны, как одежда в стиле гранж.

Он подумал о Т. С. Элиотте. «Торопись, время пришло».

Наверное, именно это вгоняет его в такую депрессию – то, что время бежит, кончается, и впереди его остается меньше, чем позади. Кажется, что он сам закончил школу всего несколько лет назад.

Не глядя на студентов, Эмерсон сосредоточился на полу у себя под ногами. Одно он понимал четко – что с годами почти совсем перестал воспринимать всякие причуды в одежде. В безрассудные годы хиппи, в поздние шестидесятые, Йен защищал их длинные волосы и синие джинсы, бороды и значки перед наиболее реакционными из своих преподавателей. В те годы для студентов прическа и стиль одежды были своего рода декларацией, заявлял он тогда, и в изменениях моды таился большой смысл. Но когда в конце семидесятых на сцену вышли панки, Йен понял, что его предпочтения перешли на сторону истеблишмента. Казалось, что та молодежь была тупее молодежи его поколения, а их прически и мода выглядели бессмысленными и неестественными.

Сейчас же он был не в состоянии держаться в тренде последних изменений стиля, и все они казались ему глупыми и практически необъяснимыми.

Он стал старым.

Йен дошел до лестницы, открыл дверь и стал взбираться по ступенькам на пятый этаж, туда, где располагалась кафедра английского языка. Портфель оттягивал ему руку. Он походил на неповоротливое бревно в потоке студентов, бегущих вверх и вниз, и молодые мужчины и женщины огибали его, проскальзывали мимо, громко и взволнованно обсуждая отношения, планы на уик-энд и другие темы, совершенно не относящиеся к учебе. На лестнице было жарко от такого количества тел, и вокруг висел тяжелый запах парфюмерии, пота, афтершейва и нечистого дыхания, а эхо шагов просто оглушало. Йен слышал лишь короткие отрывки разговоров проходивших мимо него студентов, но даже они глохли в общем шуме и топоте ног.