Интересно, а что в его представлении могло значить «спит»?

— Математику учила — и вырубилась, — раздраженно отозвался Рома. — Вы бы поменьше, что ли, задавали, Константин Витальевич. На кой их группе матан?

Такого заявления Строев явно не ожидал, потому что следом выдал:

— А не врешь?

Врет, конечно: Давыдов только и делает, что брешет на каждом углу.

— Приходите посмотрите, если хотите! — жестко предложил он. — Только завтра тогда ее не дергайте, у нее и так уже нервный тик от ваших проверок.

В трубке повисло молчание и слышно было только, как где-то вдалеке хнычет ребенок. А Рома за полгода уже отвык от подобных звуков.

— Почему она у тебя математику учит? — наконец спросил Строев — немного придушенно, если Роме не показалось. — Если у нее какие-то проблемы с предметом, я всегда ей помогу.

Этот разговор стал Роме надоедать.

— Вы это Катюхе скажите, а не мне, — посоветовал он. — Разбудить ее и отправить домой? Если хотите…

— Пусть спит, — неожиданно устало отозвался Строев. — Завтра увидимся.

Рома пожал плечами и отключился. Веселенькие у Сорокиной отношения с папашей. Впрочем, и у него не лучше.

Катя спала, ничего не слыша и ни на что не реагируя. Рома посмотрел на нее с минуту, потом удрученно качнул головой. Если оставить ее так, она завтра не разогнется. Или ночью с табуретки загремит — то-то весело будет. Но будить ее по-прежнему не поднималась рука.

— Эх, Сорокина, навязалась на мою голову!

Рома подошел, подхватил ее под спину и колени и осторожно поднял с табурета. В квартире было две комнаты и две кровати — специально чтобы у Строева не возникло повода подозревать дочь в распутстве.

Катюха заегозила у него в руках, словно устраиваясь поудобнее, и сладко улыбнулась, приникнув головой к Роминой груди. В нос проник тонкий ягодный аромат, и в голове вдруг стало пусто. Рома не знал, сколько он так простоял, забыв о том, что вообще собирался делать. И только звук пришедшего на комп сообщения вернул на землю.

Хотелось надеяться, что это плата за сделанную работу.

Рома быстро прошел в родительскую спальню и уложил Катю на их же диван. Белья на том не было, только покрывало, но все лучше, чем стол и табурет. Катюха глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок, оказавшись к Роме спиной. Он усмехнулся и негромко пожелал ей спокойной ночи.

Можно было вернуться к собственной игре.

Катя проснулась оттого, что неожиданно поняла, как одолеть этот проклятый пример. Решение так четко нарисовалось у нее в голове, что она спрыгнула с кровати и рванула на кухню, где на столе по-прежнему лежал исписанный листок и ручка. В окно светил уличный фонарь, и этого света ей вполне хватило, чтобы разглядеть клетки и быстро, восторженно перенести сложившееся решение на бумагу. Строчка за строчкой — и как Катя раньше не понимала, что все так просто? Одно из другого — и вот уже желанное «равно» и конечный ответ!

Катя проверила еще раз свои записи и, удовлетворенная, откинулась назад.

И тут же замахала руками, чуть не навернувшись. Нахмурилась удивленно: почему у них на кухне табуретки? Были же стулья со спинками. Неужели опять Строев наводит свои порядки?

Память вернулась в тот момент, когда Катя недоуменно окинула взглядом стол. У них на нем всегда громоздились всякие вкусности: от вафель до конфет, а этот был неприлично чист, и только недоеденная шоколадка сиротливо ютилась между двух кружек.

Катя медленно покрылась краской.

Она совсем потеряла стыд. Напрочь, оставив его, вероятно, в машине Олега вместе с собственным рюкзаком и учебником Письменного. Иначе чем объяснить тот факт, что она после тисканья с одним парнем прибежала к другому, да еще и рассказала ему все как на духу? Не к родителям, конечно, было возвращаться в том раздрае, что был у нее вчера на душе, но и не к Ромке же! Он, во-первых, совершенно посторонний человек, во-вторых, парень, а не подруга, а в третьих, тот самый человек, которого она заставила поспорить на нее, чтобы получить Олега в безраздельное пользование. И ему же на Олега и нажаловалась. И как только Ромка не выставил ее за порог после всего этого спектакля? Другой бы и дверь не открыл после ее шантажа, а он выслушал, шоколадку подкинул, да еще и математику на ночь глядя объяснял. Вот уж чего Катя от него не ожидала. Кажется, она совсем его не знала, несмотря на все мамины рассказы.

Катя глубоко вздохнула, борясь со смущением. Ну хорошо, математику она еще как-то помнила. А что произошло потом? Почему она проснулась в чужой квартире, в чужой постели, укрытая чужим пледом? Сон ее одолел совершенно точно за этим столом и над этим же листочком. Выходит, либо она лунатик, либо это Ромка перенес ее на диван. По его тщедушному виду, правда, сложно было предположить последнее, но… лунатизмом Катя точно никогда не страдала. Тем более в чужой квартире. А значит, все-таки Ромка.

Катя улыбнулась, ощутив в груди мягкое тепло. Заботливый Давыдов. Да-да, он всегда таким был, просто она этого не понимала. И не ценила.

Рука потянулась к шоколадке и нащупала в фольге последний кусочек. Чтобы убедиться в правильности своего вывода, Катя подтянула к себе обертку и заглянула внутрь. Да, пусто: она вчера приговорила почти целую плитку. Ромка, кажется, даже и не попробовал, а Катя после отказа от чизкейка так хотела сладкого, что не задумываясь схомячила все. Вкуснее шоколада она еще не пробовала. Надо запомнить марку и купить себе в следующий раз такой же. Да, и Ромке плитку вернуть: все-таки он не обязан ее кормить.

От воспоминаний о вчерашних вкусностях неожиданно засосало под ложечкой. Катя непроизвольно огляделась вокруг и наткнулась взглядом на холодильник. Интересно, очень неприлично будет заглянуть внутрь и перехватить какую-нибудь мелочь, чтобы заглушить чувство голода? Кажется, Катя уже достаточно испортила о себе впечатление, чтобы не волноваться из-за подобных мелочей. Не последнее же она, в конце концов, собирается отнять у Давыдова.

Загнав угрызения совести поглубже, она потянула на себя дверцу холодильника — и обомлела в изумлении. Внутри было девственно пусто, и даже в ящике для овощей не завалялось какой-нибудь прошлогодней морковки.

Катя медленно закрыла дверцу и так же медленно опустилась на табуретку.

Не последнее, ага — самое последнее, и Ромка, поганец, сам отдал ей эту несчастную шоколадку, зная, что останется голодным. А еще говорил, что джентльмены вымерли. Враль!

Катя закусила костяшки пальцев, пытаясь что-нибудь придумать. Она понятия не имела, почему у Давыдова не было в доме даже хлеба, но совершенно точно не могла оставить все как есть. Но что ей сделать? Ромка — гордый, жаловаться не станет. И помощь после ее шантажа больше не примет: больно надо одалживаться у такой, как она. Наверное, лучшее, что Катя сейчас может — это сделать вид, что она ничего не заметила, и откланяться, поблагодарив за вчерашний вечер. Но душу терзал стыд и за шантаж, и за съеденную шоколадку, и лишь желание сделать для Ромки что-нибудь хорошее помогало с ним бороться. Катя должна добром отплатить за добро! Иначе сама себе не даст покоя.