Вместо него вижу три записки, одну над другой, приклеенных к ближайшему к улице мусорному баку. Написанные безумным, падающим, на грани разборчивости почерком, они говорят одно и то же (с минимальными отклонениями). На верхней я читаю:

Дорогая Ло!

Если меня здесь нет, значит, темные силы вызвали меня в место, известное (только никому не говори), как Малатеста. Пройди на север два квартала и поверни налево в переулок, отмеченный красными «Х». Постарайся не привлекать к себе внимание. Будь храброй.

Флинт.

Мое сердце трепещет: он оставлял мне записку. Каждый день после нашей последней встречи. Я следую инструкциям — тревожась о том, что не найду его там, где он обещал быть, или заблужусь и не смогу найти его, или это вообще розыгрыш.

К счастью, я замечаю переулок, указанный в записке Флинта: красные «Х» и нарисованные краской черепа, образующие зловещий орнамент на бетонных стенах.

Идя по переулку, я обнаруживаю пустырь. А на нем большущий сарай с односкатной крышей, вход в который выкрашен черным. Тук тук тук, ку-ку, снова тук тук тук, ку-ку, и еще раз тук тук тук, ку-ку, для гарантии. Я осторожно вхожу. В сарае несколько столов и стулья, очевидно с помойки, ободранные, свободно расставленные по достаточно большому пространству. Люди — с пирсингом, татуировками, ирокезами — сидят или лежат на грязном полу, создают произведения искусства.

Я нахожу Флинта в углу. Сидя на корточках, он разрисовывает большущую доску руками и локтями, лицо напряженное, концентрация полная. Все видимые части его тела покрыты краской.

— Флинт?

Никто не отрывается от своих дел.

— Флинт, — повторяю я уже громче.

Девушка, которая творит рядом с ним, наклоняется и дышит ему в ухо. В ее щеки вживлены изумруды.

— Эй, Эф, — говорит она, — к тебе гости.

Он поднимает голову и улыбается мне, «медвежьи ушки» стоят торчком. Я думаю, краска у него даже на зубах. Глаза сейчас ярко-зеленые, щеки пылают.

— Ло! Ты меня нашла! — Он встает, вытирает руки о латаную куртку. — Дай мне секунду, чтобы все собрать. Потом я покажу тебе загадочный мир Гдетотама.

Он наклоняется, чтобы поднять тяжелую доску, одновременно представляя соседей:

— Ло, познакомься с Серафиной — она делает потрясающие парики и миллион других вещей, перечисление которых займет слишком много времени. — Девушка с пирсингом на щеках кивает мне. — Марлоу, местный создатель кукол, поэт, революционер. — Худой чернокожий парень в радужных подтяжках и с наполовину обритой головой в недоумении поднимает голову. — И Гретхен, спец по вегетарианской кухне, танцовщица и потрясающая художница-оформитель, — очень высокая девушка в широченной балетной юбке и высоких черных шнурованных сапогах делает реверанс. — Эти трое по большей части здесь и хозяйничают.

Я сильнее запахиваю куртку, под которой дырявый кашемировый свитер — его мать купила мне в «Гэпе», когда я училась в седьмом классе, — и застенчиво машу всем рукой. По части искусства я не очень. У Орена с этим все было в порядке — он и рисовал, и писал песни, и голос у него был как кленовый сироп.

Флинт с доской в руках отворачивается от меня, уходя, кричит:

— Сейчас вернусь!

Скрывается за занавеской. В потолке старого склада я насчитываю девять отсутствующих планок, и идеальное спокойствие этого числа окутывает меня, как вторая куртка. Меня ждет хороший день: теперь я действительно в это верю. Серафина, Марлоу и Гретхен возвращаются к своим проектам. Через несколько секунд Флинт появляется из-за занавески sans[13]доски, но так же измазанный в краске.

— Пошли.

Протягивает мне руку. И на этот раз я ее беру.

* * *

— Так я просто… бросаю его? — Я поднимаю стул между ног, готовясь бросить его в пирамиду пустых жестяных банок, которую Флинт построил на заброшенной автостоянке. Флинт учит меня играть в «боулинг жестяных банок» — вероятно, здесь, в Гдетотаме, это одна из самых распространенных игр. Я никогда не бывала в боулинге, но мне приходилось сшибать кегли в больших комнатах с кондиционированным воздухом на вечеринках по поводу дня рождения, на которые ребенком приводила меня мама.

— Да, просто брось его что есть силы. Но ты должна чувствовать стул, чтобы бросить его под нужным углом. — Он машет руками, показывая, что надо делать. — Если делаешь все правильно, это прекрасно. — Он озорно улыбается. — Сама увидишь.

Но за какое-то мгновение до того, как я бросаю стул, грохочет обратная вспышка в каком-то автомобиле. Хлопок заставляет меня подпрыгнуть — воспоминания о выстреле слишком свежи.

Стул летит в сторону и при падении на землю разваливается на несколько частей в трех футах от аккуратно сложенной пирамиды из жестяных банок. Секундой позже в воздухе уже Флинт, после длинного прыжка падает на пирамиду. Банки стучат, раскатываясь, он же вскакивает и бежит ко мне.

— Вау! Ло! Ты сшибла их все! Ты только на это посмотри! — Он хватает меня за талию, кружит, радостно кричит, стремится убедить меня последовать его примеру. Мое тело — желе, перекатывающееся и неконтролируемое, и я вырываюсь из рук Флинта как можно быстрее. Смотрю на рукава моей курки и осознаю, что они в краске. В многоцветных отпечатках пальцев и ладоней Флинта: краска, которой он пользовался в Малатесте, должно быть, на его руках высохнуть не успела. Я вижу ее в тех местах, где он касался меня: на плечах, талии, тыльной стороне ладоней. И я не могу не улыбаться, надеясь, что Флинт не видит, какими фиолетовыми, должно быть, стали мои уши.

— Я сломала стул. С мастерством у меня не очень.

— Тогда кто раскатал все эти банки по земле? Ответь мне, Ло! — Он бежит к мусорным бакам и возвращается с еще одним стулом. — И как ты могла сломать стул, если он целехонький? — Улыбка расползается по его лицу. — Эй, что случилось с твоей курткой?

Я смотрю на него. В его глазах золотистые искорки. Я изображаю непонимание.

— Ты о чем? Она такая же, как и всегда.

— Точно-точно, разумеется. Извини… просто солнце такое яркое… вот и вижу чего нет.

— У меня полоса везения, а ты меня отвлекаешь, — я щурюсь, губы сжимаются в жесткую полоску, я сгибаю колени и руки, принимаю боевую стойку. — Быстро поставь все банки. Я их снова раскатаю.

Флинт их ставит. Я поднимаю новый стул над головой — изящный, легкий, без одной ножки, — закрываю глаза и бросаю.

Грохот — стук раскатывающихся банок — заставляет мои глаза раскрыться. Я это сделала.

— В десятку! — восторженно кричит Флинт, вскидывая руки к небу.

Поднимается ветер, сдувает мои кудряшки со лба, еще дальше укатывает банки, заставляя их подпрыгивать на бетоне. Мы кружимся, рука в руке. В какой-то момент я это осознаю, останавливаюсь, отпускаю его руки и бегу к другому краю автостоянки, чтобы построить для него баночную пирамиду. Он раскатывает ее легко и непринужденно, и мы вновь танцуем — два человека, опьяненные победой. Смеющиеся.