Когда все думали, что она уже спит, Мэгги приотворила окно иукрадкой пробралась к поленнице. Этот угол двора играл особо важную роль вжизни всего семейства; пространство примерно в тысячу квадратных футов устланоплотным слоем коры и мелких щепок, по одну сторону высятся ряды еще неразделанных бревен, по другую — мозаичная стена аккуратно уложенных ровныхполеньев как раз по размеру дровяного ящика в кухне. А посередине осталисьневыкорчеваны три пня, на которых можно рубить дрова и чурки любой величины.

Фрэнка тут не оказалось — он орудовал над эвкалиптовымбревном, таким огромным, что его не втащить было даже на самый низкий и широкийпень. Бревно в два фута в поперечнике лежало на земле, закрепленное на концахжелезными костылями, а Фрэнк стоял на нем, упористо расставив ноги, и рубилпоперек. Топор так и мелькал, со свистом рассекая воздух, и рукоятка, стиснутаявлажными ладонями, издавала какой-то отдельный шипящий звук. Лезвие молниейвспыхивало над головой Фрэнка, блестело, опускаясь, тусклым серебром и вырубалоиз ствола клинья с такой легкостью, точно то был не твердый, как железо,эвкалипт, а сосна или какой-нибудь бук. Во все стороны летели щепки, голаягрудь и спина Фрэнка взмокли, лоб он повязал платком, чтобы пот, стекая, не елглаза. Такая рубка — работа опасная, чуть промажешь — и полступни долой. Фрэнкперехватил руки в запястьях ремешками, чтобы впитывали пот, но рукавиц ненадел, маленькие крепкие руки держали топорище словно бы без усилия, и каждыйудар был на диво искусным и метким.

Мэгги присела на корточки возле сброшенной Фрэнком рубашки исмотрела пугливо и почтительно. Поблизости лежали три запасных топора — ведь обэвкалипт лезвие тупится в два счета. Мэгги втащила один топор за рукоять наколени к себе и позавидовала Фрэнку — вот бы и ей так ловко рубить дрова! Топортяжеленный, она его насилу подняла. У новозеландских топоров только одноострое, как бритва, лезвие, ведь обоюдоострые топоры слишком легкие, эвкалипттакими не возьмешь. А у этого тяжелый обух в дюйм шириной и топорище закрепленов его отверстии намертво вбитыми деревянными клинышками. Если топор сидитнепрочно, он того и гляди соскочит в воздухе с топорища, промчится, какпушечное ядро, и еще убьет кого-нибудь.

Быстро смеркалось, и Фрэнк рубил, полагаясь, кажется, большена чутье; Мэгги привычно пригибала голову под летящими щепками и терпеливождала, пока он ее заметит. Он уже наполовину перерубил ствол, повернулся,перевел дух; снова занес топор и принялся рубить с другого боку. Он прорубал вбревне узкую глубокую щель — и для скорости, и чтоб не изводить дерево зря нащепу; ближе к сердцевине лезвие почти целиком скрывалось в щели, и крупныещепки летели чуть не прямиком на Фрэнка. Но он их будто не замечал и рубил ещебыстрей. И вдруг — раз! — бревно распалось надвое, но в тот же миг, едвали не прежде, чем топор нанес последний удар, Фрэнк взвился в воздух. Обеполовины бревна сдвинулись, а Фрэнк после своего кошачьего прыжка стоял встороне и улыбался, но невеселая это была улыбка.

Он хотел взять другой топор, обернулся и увидел сестру — онатерпеливо сидела поодаль в аккуратно застегнутой сверху донизу ночной рубашке.Странно, непривычно — вместо длинных волос, перевязанных на ночь лоскутками, унее теперь пышная шапка коротких кудряшек, но пусть бы так и осталось, подумалФрэнк, с этой мальчишеской стрижкой ей очень славно. Он подошел к Мэгги,опустился на корточки, топор положил на колени.

— Ты как сюда попала, негодница?

— Стюарт заснул, а я вылезла в окно.

— Смотри, совсем мальчишкой станешь.

— Ну и пускай. С мальчишками играть лучше, чем одной.

— Да, наверно. — Фрэнк сел, прислонился спиной когромному бревну, устало поглядел на сестренку. — Что стряслось, Мэгги?

— Фрэнк, неужели ты правда уедешь? Руками с обкусанныминогтями она обхватила его коленку и тревожно смотрела снизу вверх ему в лицо,приоткрыв рот — она очень старалась не заплакать, но подступающие слезы уже недавали дышать носом.

— Может, и уеду, — мягко ответил брат.

— Ой, нет, Фрэнк, что ты! Нам с мамой никак нельзя безтебя! Честное слово, просто не знаю, что бы мы без тебя делали!

Как ни худо было Фрэнку, он не мог не улыбнуться — малышкасказала это в точности как мать.

— В жизни не все выходит так, как нам хочется, Мэгги,ты это запомни. Нас, Клири, всегда учили — трудитесь все вместе на общую пользу,каждый о себе думайте в последнюю очередь. А по-моему, это не правильно, надо,чтоб каждый мог сперва подумать о себе. Я хочу уехать, потому что мне ужесемнадцать, пора мне строить свою жизнь по-своему. А папа говорит — нет, тынужен семье дома. И я должен делать, как он велит, потому что мне еще не скоробудет двадцать один.

Мэгги серьезно кивнула, пытаясь разобраться в этомобъяснении.

— Так вот, Мэгги, я долго думал, ломал голову. И решил— уеду, и все. Я знаю, вам с мамой будет меня не хватать, но уже подрастаетБоб, а папа и мальчики по мне скучать не станут. Папе только и нужно, чтоб язарабатывал деньги.

— Значит, ты нас больше совсем не любишь? Фрэнкповернулся, подхватил ее на руки, обнял, обуреваемый мучительной, жадной игорькой нежностью.

— Мэгги, Мэгги! Тебя и маму я люблю больше всех насвете! Господи, была б ты постарше, я бы с тобой о многом поговорил!.. А может,это и лучше, что ты еще кроха, может, так лучше…

Он вдруг выпустил ее и силился овладеть собой, моталголовой, ударяясь затылком о бревно, судорожно глотал, губы его дрожали.Наконец он посмотрел на сестру.

— Вот подрастешь, Мэгги, тогда ты меня поймешь.

— Пожалуйста, Фрэнк, не уезжай, — повторила она. Унего вырвался смех, больше похожий на рыдание.

— Ох, Мэгги! Неужели ты ничего не слыхала, что ятолковал? Ну, ладно, неважно. Главное, ты никому не говори, что видела менясегодня вечером, слышишь? Не хочу я, чтоб они думали, что ты все знала.

— Слышу, Фрэнк, я все-все слышала, — сказалаМэгги. — И я никому ничего не скажу, честное слово. Только мне так жалко,что ты уезжаешь!

Она была еще слишком мала и не умела высказать тонеразумное, что билось в душе: кто же останется ей, если уйдет Фрэнк? Ведьтолько он один, не скрываясь, любит ее, он один иной раз обнимет ее иприласкает. Раньше и папа часто брал ее на руки, но с тех пор, как она ходит вшколу, он уже не позволяет ей взбираться к нему на колени и обнимать за шею,говорит: «Ты уже большая, Мэгги». А мама всегда так занята и такая усталая, унее столько хлопот: мальчики, хозяйство… Фрэнк — вот кто Мэгги милее всех, воткто — как звезда на ее нешироком небосклоне. Кажется, только он один радпосидеть и поговорить с ней, и он так понятно все объясняет. С того самого дня,как Агнес лишилась волос, Фрэнк всегда был рядом, и с тех пор самые горькиегорести уж не вовсе разрывали сердце. Можно было пережить и удары трости, исестру Агату, и вшей, потому что Фрэнк умел успокоить и утешить. Но она всталаи нашла в себе силы улыбнуться.