– Певица по имени Эгла, – голос симпосиарха вернул Майю к действительности.

– Она здесь, господин, – отозвалась Майя.

Мужчина бросил недоуменный взгляд на одежду девушки и Майя поспешила объяснить:

– Это не я буду петь, а моя подруга, – она указала на приближавшуюся к ним Эглу.

Наряд Эглы мужчине тоже не понравился, он морщась спросил:

– Что она будет петь?

– Песню о вечерней звезде.

– Хорошо, её выход после акробатов.

– Она ещё будет танцевать, – напомнила Майя.

– Что? Танцевать? – переспросил мужчина и покачал головой, – Нет, у каждого артиста только один номер.

– Но господин агонотет обещал…

– Нет, её танца нет в списках, – сверившись с табличкой проговорил симосиарх.

К концу трапезы воздух в пиршественном зале настолько прогрелся, что прислужникам приказали унести жаровни. Одни рабы ивовыми вениками сметали мусор с пола, а другие тут же посыпали ковры засушенными цветочными лепестками. Каждому из гостей подали чашу с тёплой ароматной водой для ополаскивания рук. Затем внесли корзины с венками: еловыми, из вечнозелёного плюща и падуба, чтобы каждый из пирующих мог украсить голову на свой вкус. Пока гости выбирали венки в залу стайкой впорхнули гетеры в лёгких светлых одеяниях. Виночерпии, в зависимости от предпочтений наполняли килики* гостей различными винами: терпким бордовым со смолистым ароматом, солнечно янтарным с добавлением мёда, нежным розовым с пряными травами, лёгким белым с цитрусовой ноткой. Были ещё вина с розовым маслом, сладкие фруктовые, пенистые этого года, и для гурманов – вина разведённые морской водой. Ароматы пиршественного зала были так сильны, что доносились до комнаты, в которой томились артисты. После того, как гетеры вышли к гостям места около двери стало больше и Майя теперь не сводила глаз с господина Идоменея. Она пыталась прочесть по лицу мужчины, какое впечатление произвела на него сидящая на его апоклинтре гетера, но сновавшие туда-сюда рабы не давали ничего толком разглядеть.

– Благодарю за высокую честь – первым произнести свою речь на празднике, где собрались самые благородные жители этого Счастливого* города, – Идоменей в белом ионийском хитоне и накинутом поверх него белом гиматии* с красной меандровой* вышивкой по краю, стоял у алтаря с киликом в руке.

– Говори наш добрый гость! Мы слушаем тебя, Идоменей! – кричали присутствующие, приветствуя оратора.

– Друзья, хочу обратиться к вам ни как гость, а как брат. Разве мы не братья? Все мы, собравшиеся здесь? Разве не ведём мы род от одного предка – героя Иона*, сына Эллина*? Разве не говорим на одном языке? Самом красивом из всех эллинских языков. Поэмы Гомера, сочинения Геродота, труды самых знаменитых философов, все они написаны на ионийском диалекте. Наши предки вышли из Аттики*, из самого сердца Эллады*. Они основали множество городов и распространили наш язык и нашу культуру по всему миру. Мы, их потомки не только сохранили традиции отцов, но и впитали в себя мудрость других народов, живущих бок о бок с нами, взяв от них самое лучшее. Даже здесь, на краю Ойкумены*, мы стараемся поддерживать с местным населением мирные отношения, не с оружием, а с выгодными торговыми предложениями наши предки прибыли в эти края. Везде, где ступает нога ионийца растут и богатеют города, возводятся храмы, шумят многолюдные агоры, проходят праздничные шествия, звучат музыка и песни. Ионийцы* самые весёлые и жизнерадостные люди на земле. Мы видим мир светлым и прекрасным, поэтому среди нашего народа всегда было много выдающихся философов, поэтов, художников и скульпторов. Недаром мы прежде всех богов почитаем лучезарного Аполлона, покровителя муз.

– Ты хорошо сказал Идоменей! Наш брат! Все ионийцы – братья и должны поддерживать друг друга! – закричали присутствующие поднимая килики с вином.

Идоменей дождавшись, когда возгласы утихнут плеснул немного вина из своего килика на горячие угли алтаря:

– Аполлону!

– Аполлону! – вновь закричали гости симпосия, – Нашему прекрасному златокудрому богу!

После возлияния в честь Аполлона к алтарю вышел следующий оратор. Каждое выступление заканчивалось громкими одобрительными криками, шипели угли в алтаре, опустошались килики, с кувшинами на плече бегали мальчики-рабы бесшумно переступая босыми ногами по застеленному толстым ковром полу. К окончанию торжественной части гости захмелели, стало шумно, гетеры скинув верхнюю одежду остались в прозрачных, ничего не скрывающих накидках, а некоторые девушки, и вовсе, полностью разделись. Кифарист* тронул струны своего инструмента, голоса в зале стихли к пирующими вышел рапсод. Когда очередь дошла до акробатов, Эгла запаниковала:

– Я боюсь, – прошептала она дрожащим голосом, – боюсь, что не смогу хорошо выступить сегодня.

– Успокойся, Эгла, – ответила Майя, хотя сама боролась с нервной дрожью, – сколько раз ты пела и всегда был успех.

Майя смотрела на акробатов, боясь пропустить окончание их выступления. Двое мужчин в треугольных набедренных повязках буквально жонглировали тремя нагими девушками, перебрасывая их друг другу, тела акробаток были покрыты блёстками.

– Теперь всё не так, – продолжала ныть Эгла, – когда я была ребёнком меня все хвалили и любили…зачем мы пришли в этот город…

Майя молчала, времени на споры не было, нужно успокоить Эглу, вселить в неё уверенность. Она притянула подругу и зашептала её в ухо:

– Когда будешь петь смотри только на господина Идоменея. Он никогда раньше не видел и не слышал тебя. Ты красавица Эгла, запомни это, ни одна из присутствующих девушек тебе не ровня. Вон посмотри на неё, – она кивнула в сторону Кобылки, которая спустила с плеч накидку, чтобы мужчина мог любоваться её грудью, – знаешь почему её так прозвали? У неё длинное лицо и лошадиные зубы, чтобы скрыть свой недостаток она никогда не улыбается…

– Зато она блондинка, – возразила Эгла, – тебе ли не знать, как наши мужчины падки на светловолосых.

Майя ничего не успела ответить подруге, выступление акробатов закончилось, мужчины вернулись в комнату, а девушки остались среди гостей. Когда Эгла запела, Майя закрыла глаза и до боли стиснула зубы. То ли от волнения, то ли по забывчивости, Эгла начала петь не с той строфы. Неудачное начало сломало ритм песни и певице пришлось торопиться, чтобы пропеть все слова, а затем наоборот, делать длительные паузы. По совету подруги Эгла вся обратилась в сторону апоклинтры, где возлежал гость из Прекрасной Гавани, она даже протягивала к нему руки во время выступления, но к досаде подруг, Кобылка всё время склонялась к Идоменею загораживая собой выступавшую. Голос Эглы тоже не звучал так звонко, как прежде, он стал хрипловатым и ломким, ей не хватало дыхания, чтобы довести руладу до конца. Майя оглядела зал, некоторые гости из вежливости следили за выступлением, но большинство, не услышав ничего замечательного предпочли беседовать в ожидании следующего артиста. Какой позор! Майя даже не смела думать о том, что будет дальше… Эгла закончила петь, но присутствующие словно не заметили этого, ни одного одобрительного выкрика… И тут сердце Майи подпрыгнуло и бешено заколотилось – Идоменей подозвал Эглу к себе. Девушка поспешно бросилась к нему. «Слишком поспешно», – отметила про себя Майя. Она видела, как Эгла присев на пол рядом с ложем мужчины смотрела на него, снизу вверх, как щенок в ожидании лакомства. Майя вздохнула: «Эх, Эгла! Сколько раз я говорила – знай себе цену! Веди себя так словно у тебя толпа поклонников!» Идоменей улыбнулся, потрепал Эглу за щеку и протянул ей монетку… О, боги! Он принял её за ребёнка! И Эгла это поняла, смотрит на монетку с недоумением, а рядом Кобылка скалит лошадиные зубы в усмешке. Симпосиарх объявил следующий номер, в зал вбежало несколько девушек с бубнами в руках, они выстроились в ряд и подняв бубны над головой одновременно ударили в них, затем они отбили ритм ногами, на которых зазвенели колокольчики ножных браслетов. Движения музыкантш были так быстры, что звук бубнов и колокольчиков ни на мгновенье не прекращался, по залу пронёсся восхищённый гул. Тут Эгла словно опомнилась, она вскочила и отступив несколько шагов от ложа Идоменея принялась перед ним танцевать. У симпосиарха вытянулось лицо, он боязливо перевёл взгляд на Нектария, агонотет Ольвии стоял у стены закусив губу. Но увести нахалку нарушившую ход симпосия никто не решился, а разгорячённые вином гости ничего не поняли, решив, что танец часть выступления. Узкий кандис*, мешал движениям танцовщицы и Эгла расстегнула булавку, соединявшую его края. Когда девушка взмахивала руками борта кандиса расходились, открывая маленькую, круглой формы грудь с розово-ягодными сосками. Ритм ускорился и Эгла догадалась, что музыка вот-вот резко оборвётся, она закружилась, подол юбки взметнулся вверх, открыв стройные ноги девушки, её маленькие босые ступни переступали с неуловимой быстротой. Эгла рухнула на колени и в тот же момент утих звон бубнов и колокольчиков. Зал взорвался, но у Эглы не было сил радоваться, пот струился по спине, волосы взмокли, а сердце, казалось вот-вот выпрыгнет из груди. Симпосиарх хлопнул в ладоши, мальчики бросились наполнять килики гостей. Эгле не позволили остаться среди пирующих, Нектарий схватив девушку за руку вывел её из зала.