Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ответил: «Даже если в твоем племени насчитывается сто тысяч мужчин, все равно я убью тебя и твоих детей, если не вернешь похищенных овец и не уплатишь цену крови за убитых пастухов».. И, видя, что этот человек вообразил, что я угрожаю впустую, дал я указание своим воинам, чтобы схватили одного из юных сыновей Джавдата Голто, оказавшегося старшим, перетянули веревкой его горло и начали стягивать, подвергая его медленному удушению.
Воины начали исполнять мое указание, растягивая оба конца веревки в две противоположные стороны, в то время как этот юноша задергал руками и ногами. В это время Джавдат Голто заорал: «Отдам… отдам…». Я сказал, чтобы шею юноши освободили от веревки. Однако, как только веревку ослабили, выяснилось, что тот юноша уже умер, будучи удушенным стянувшей его горло веревкой.
Джавдат Голто при виде бездыханного тела своего сына стал рыдать, а я стукнув его по спине ножнами своего клинка, сказал: «Эй, женоподобный мужчина, ты, который настолько слаб, что плачешь при виде смерти своего сына, зачем смеешь заниматься разбоем? Если хочешь, чтобы остался живым второй твой сын и чтобы жил ты сам, верни овец эмира Яхмака и уплати цену крови трех его пастухов».
Джавдат Голто спросил: «Какова цена крови тех пастухов?» Я сказал: «Священный Коран гласит, если человека убьют непредумышленно, убийца должен отдать сто верблюдов, ты же убил пастухов не нечаянно, а предумышленно, поэтому цена крови каждого из них — триста верблюдов».. Голто ответил: «Я не могу дать девятьсот верблюдов в качестве цены за кровь трех пастухов, поскольку нет у меня такого количества верблюдов».. Я сказал: «Дай девятьсот лошадей, я знаю, их у тебя много». Голто ответил: «Лошади принадлежат не мне, а моему племени».. Я сказал: «Тогда отдашь лошадей, принадлежащих твоему племени».
Голто был вынужден подчиниться обстоятельствам, и поскольку я не отпускал ни его самого, ни его сына на свободу, он послал одного из представителей племени Ак-Марбудж, проезжавшего по степи, к старейшинам племени с указанием возвратить всех похищенных овец, а так же привести с собою девятьсот лошадей в качестве цены за кровь пастухов, добавив, что в противном случае, он и его сын будут убиты.
Привели овец и лошадей, тем не менее я не спешил отпускать Голто и его сына, так как отпусти его я слишком рано, он успел бы собрать мужчин племени и пуститься за нами в погоню. Я выделил сотню из своих воинов чтобы отогнали овец и лошадей в Самарканд, с остальной же сотней я остался там, держа при себе Голто и его сына до тех пор пока из Самарканда не пришла весть о том, что овцы и лошади доставлены благополучно, после чего я освободил тех двоих и вместе с оставшейся сотней воинов поскакал в Самарканд.
До того, как я вышел за пределы земель кара-китаев, когда я ехал мимо одной из юрт, взгляд мой упал на молоденькую девушку, вышедшую посмотреть на нас, проезжавших мимо. Как только я ее увидел, что-то со мной произошло внутри, сердце мое, никогда не трепетавшее от страха, громко застучало и невольно вспомнил я стихи Шамсиддина Мухаммада Ширази: «Любовь моя к этим черным глазам никогда не уйдет из сердца — То веление неба и не быть ничему иному»..
(Пояснение: Тимурленг в своих воспоминаниях Хафиза, знаменитого ширазского поэта, чаще называет «Шамсиддин Мухаммад Ширази», а не Хафизом, так как сам Тимурленг являлся Хафизом (так называют того, кто знает Коран наизусть), поэтому не хотел приравнивать себе ширазского поэта. — Переводчик)
Я проехал мимо юрты, обернулся и увидел, что девушка продолжает смотреть мне вслед. До тех пор, пока она не скрылась из виду, я оборачивался и видел, что она продолжает смотреть мне вслед. Когда же скрылась она из виду, я обратил внимание на то, что не могу отдалить от себя мысли о ней, и тем был сильно смущен, потому что считал себя слишком отважным и сильным, чтобы меня могла взволновать встреча с какой-то молодой девой. Настолько стыдно было мне перед самим собой за свою страсть, что порой хотелось вытащить из ножен саблю и собственноручно вонзить ее себе в живот, лишь бы не ощущать себя столь униженным подобной страстью.
Возвратившись в Самарканд, я доложил о результатах своей поездки эмиру Яхмаку и передал ему лошадей и овец. Эмир Яхмак сильно удивился моим деяниям и сказал: «Эй, Тимур, то, что ты сделал не каждому из зрелых мужей по плечу».. И подарил мне сотню лошадей.
Хотя эмир Яхмак был и доволен моей службой, я не чувствовал удовлетворенности, так как не мог изгнать из сердца думы и тоску по той девушке (я и имени то ее не знал), до тех пор пока не надумал под предлогом посещения родных попросить отпуск у эмира Яхмака и поехать в родной город Кеш, где прежде всего я хотел посетить своего учителя и ученого мужа Абдуллу Кутба, рассказать ему о своем состоянии и спросить, не заслуживаю ли я порицания за это? Эмир Яхмак с радостью предоставил мне отпуск и я поспешил в Кеш к Абдулле Кутбу.
Абдулла Кутб обрадовался увидев меня и сказал: «Вижу, что стал ты выдающимся мужем». Я ответил: «О величайший учитель, этот выдающийся муж не более, чем слабое дитя, и пришел я к тебе сказать, что стыжусь охватившей меня страсти и чрезвычайно сожалею об этом, порой думаю, чем испытывать подобную слабость, может лучше оборвать свою жизнь?»
Абдулла Кутб спросил: «Почему ты хочешь покончить с собой?». Я рассказал ему о том, что произошло в моей жизни недавно и Абдулла Кутб изрек: «Сын мой, волнение, охватившее тебя, является тем, что Господь вкладывает в существо каждого юноши и каждой девушки с тем, чтобы вступали они в браки между собою и таким образом прибавлялось число рабов божьих. Если это волнение, что возникло тебя ныне, не будет возникать в юношах и девушках, мужчины не будут жениться, а девушки выходить замуж, поэтому ты не должен впадать в смущение, как мужчины, так и женщины в пору юности подвержены такому волнению и твое возбуждение говорит о том, что пришла пора тебе жениться, поэтому скажи своему отцу, чтобы просватал он ту девушку за тебя».. Я сказал: «Я не могу рассказать отцу об этом».
Абдулла Кутб ответил: «Действительно. Я сам сегодня же схожу к твоему отцу и скажу ему,
