Да нет, не может быть — книги о приключениях Джеймса Бонда Ян Флеминг в этом мире не написал. Просто искушенная в коктейлях местная публика не совсем поняла рецепт. Так что меня сейчас могут принять за несведущего в этом деле — потому что сухой мартини смешивается, а не взбалтывается шейкером. Поэтому я добавил, обращаясь к официанту, акцентируя внимание именно на способе приготовления:

— Взболтать, а не смешивать. Shaken, not stirred, — продублировал для верности еще и на английском, исключая возможность ошибки. — Understand?

— Yes, sir, — коротко поклонился официант, и вновь развернулся, уходя к бару.

— Мартини. Взболтать, а не смешивать… — произнес греческий наследник полувопросительно.

— Именно, — кивнул я.

— Интересный коктейль. Как называется?

— Это мой личный рецепт, — улыбнулся я. — Названия еще не придумал, но мне кажется «Инопланетный гость» будет весьма подходящим.

— Garçon! — щелкнул пальцами Барятинский, с чьего лица улыбка как мне казалась никогда не сходила. — Мне тоже сделайте.

— И мне!

— И мне!

Один японец с хвостом пепельных волос сохранил буддийское спокойствие, а все остальные вскоре прихлебывали золотистую жидкость из конусообразных бокалов на высокой тонкой ножке.

Если честно, такой вариант «огненной воды» я еще не пробовал, и напиток показался мне весьма крепким. Я едва заметно поморщился, что не укрылось от внимательного взгляда Леонида.

— Если бы водка была пшеничная, а не картофельная, было бы совсем превосходно, — чуть качнул я головой, объясняя свою гримасу. Понимающе поджав губы и покивав, наследник греческого престола отставил бокал в сторону и посмотрел свои карты.

Игра продолжилась, а карта мне так и не шла. Стек из фишек рядом неумолимо таял, шансы на выигрыш соответственно уменьшались. Один раз я вошел в игру с парой дам, и чуть поправил дела, ценой очень больших нервов дотянув партию до вскрытия против блефующего (как я предполагал) невозмутимого японца. Скинул тот карты после моего тройного повышения с каменным лицом и не вскрываясь.

Еще несколько раундов остались за мной — когда отчаявшись от приходящих одной за другой совсем мусорных рук, я — пользуясь тем, что ни разу не заходил в игру без хорошей комбинации, блефуя два раза забрал неплохой банк.

Постепенно игроков за столом становилось меньше. Валеру буквально переехали — с двумя тузами в руке он пошел ва-банк, и встал из-за стола, проиграв фулл-хаусу из двоек и пятерок. Японец ушел без подобных геройств — после проигрыша мне его стек прилично уменьшился, и он упорно ждал хорошую карту, которая к нему так и не пришла. Вернее, пришла, но на его ставку на все фишки никто не ответил. Забрав небольшой банк Судзуки лишь на несколько раундов отсрочил свой исход, и стек его вскоре был окончательно съеден все повышающимися обязательными ставками.

Немногословный и широкоплечий Манфред Штиль по прозвищу «Йохен» из претендентов на победу тоже выпал. Он уже сидел с одним столбиком фишек — у него оставалось не больше семидесяти тысяч. С учетом размера обязательной ставки в сто тысяч — играть ему до следующей раздачи, если удача не повернется лицом. Не повернулась — когда Йохен бросил все фишки на стол, Барятинский коллировал и забрал банк, проводив встающего немца веселым напутствием.

За столом оставалось всего трое — Леонид, Барятинский и я. У меня стек оставался небольшой, близкий к критическому — и следующим на выход был я. Явным же победителем казался греческий наследник. Дело не в самом большом стеке, а в том, что он играл с легкостью, которую мне добиться не удалось. Я сначала рассчитывал на свой дьявольский дар, а когда он не пришел, просто перегорел со всей бухгалтерией.

Неприятным было еще и то, что я ненавижу проигрывать. А еще больше ненавижу такое, когда это происходит на глазах у других. Чужих глаз же вокруг было достаточно — если в начале розыгрыша на финальном столе присутствующие нас вниманием не баловали, то сейчас вокруг нас толпилась плотная толпа. Как вокруг игрового стола на шоу «Что? Где? Когда?» — возникла у меня ассоциация.

Глубоко вздохнув, стараясь отпустить всю эту ситуацию, я совершенно неожиданно ощутил невероятный прилив эмоций. Довольно странное чувство, очень близкое к моему привычному «сделал гадость, весь день на сердце радость».

Первый раз испытал подобное лет в пятнадцать, то есть примерно в таком же возрасте в своей прошлой жизни. Я тогда шел по улице в центре города, а мне навстречу двигалась удивительной красоты длинноногая девушка модельной внешности. Как будто только с обложки журнала, и соответствующим образом одетая. Я подобных ухоженных красавиц до этого момента видел только в телевизоре, и невольно замер на месте, оглядев ее с головы до ног — слишком уж она невероятно выглядела для серого осеннего Петербурга. Дева мое внимание заметила и весьма громко фыркнула, причем с нескрываемым презрением. Мне тогда стало очень обидно, без шуток.

Причем красавица не только презрительно фыркнула, но и с гримаской отвращения к пялящейся на нее черни возвела очи к небу. Наверное именно потому она, едва пройдя мимо меня, попала длинной шпилькой в трещину в асфальте, и после размашистого падения поцеловала землю с таким звуком, какой можно создать ударив мокрой селедкой по столешнице.

В тот момент я испытал нечто похожее на смесь удовлетворения, веселья и стыда — потому что смеяться над чужой неудачей по-человечески неправильно. Мне было стыдно, но все равно — когда стало ясно что презрительная красавица жива и почти здорова, я отвернулся и посмеивался, не в силах с собой справиться.

Вот и сейчас отголосок того чувства ко мне вернулся. Потому что греческий наследник сейчас источал чистую, незамутненную радость наслаждения жизнью, которую я ему сейчас буду вынужден сломать. В этом у меня появилась буквально железобетонная, даже дьявольская уверенность.

— На все, — негромко произнес я, жестом оттолкнув к центру стола все свои оставшиеся фишки.

Крупье-неасапиант моментально выверенным жестом собрал раскатившиеся фишки в ровные кучки, выставляя в центр стола. Барятинский и Леонид посмотрели на меня с долей удивления — потому что на свои карты я даже не глянул.

— Турнир проводим именем Фортуны. И видимо мне пора заканчивать, раз она повернулась ко мне… не совсем лицом, — улыбнулся я.

— Принимаю, — одобрительно хлопнул ладонью по столу Барятинский, и со своей вечной улыбкой двинул вперед три столбца фишек на триста тысяч франков — в размер моей ставки.

— Повышаю, — произнес Леонид, двигая вперед фишек на полмиллиона.

Барятинский долго думал, после чего пошел ва-банк. Грек принял, и они открылись. На то, как крупье выкладывал карты я даже не смотрел, разглядывая реакцию зрителей. По которой понял, что не проиграл.

Барятинский звучно и беззлобно чертыхнулся, поднимаясь из-за стола. Покачав головой, он залпом допил коктейль из бокала.