— Мы прорвемся, — тихо сказала Сорока. — Прорвемся и найдем его.

— Я так хочу, чтобы все это закончилось.

— А что будет потом? — Сорока приподняла взгляд на Щегла. — Ты хочешь, чтобы мы нашли Огинского и отомстили ему, но что будет после этого?

— Я не хочу мстить ему. — Щегол отстранился. — Я хочу, чтобы все это закончилось и неважно как. Посадят его, убьют или он сам спрыгнет с крыши. Это не имеет значения. Я не жажду крови.

— Я не об этом. — Сорока собиралась продолжить, но заметила краем глаза знакомый силуэт. — Постой, — она указала в сторону мужчины в зеленой спортивной кофте, что удалялся от них. — Разве это не Матросов?

— Это он, — Щегол метнулся в его сторону. — Он должен знать, что замышляет Огинский.

Они бросились бежать за Золотаревым, чтобы узнать у него хоть что-то. Золотарев же, как только заметил Щегла и Сороку, кинулся в противоположном направлении. Отдать должное, но бегал он быстро, несмотря на болезный внешний вид. Щегол на секунду уже отчаялся, что они не смогут его догнать, но Сорока прыжком набросилась на Матросова и повалила его на землю. Такого не ожидал не только Матросов, но и сам Щегол на мгновенье замедлился, чтобы убедиться в произошедшем. Она была намного меньше Матросова, и он бы мог запросто скинуть Сороку с себя и продолжить бегство. Но почувствовал на шее холодное лезвие ножа-бабочки, Матросов вскинул руки, признавая свое поражение. Сорока навалилась на него всем своим весом, не сводя взгляда с серого лица, обтянутого кожей.

— Не дергайся, а то и моя рука дрогнет, — Сорока натянуто улыбнулась, водя ножом по коже шеи.

Нож-бабочка едва прикасался к коже, но этого оказалась достаточно, чтобы напугать Матросова и заставить успокоиться. Щегол стоял рядом и наблюдал, как строптивый и наглый взгляд сменяется испуганным и встревоженным. Это было приятно. Приятно чувствовать власть и силу над чьей-то жизнью, распоряжаться ей, как заблагорассудиться. Это приятное ощущение было на грани с опасностью превратиться в монстра. Об этом говорила баба Зина после смерти Сизого. О слепой жажде крови, а становлении чудовищем, о том, в кого превратился Сокол.

— Чего хочет Огинский?

— А кто это? — Матросов улыбнулся, и Щегол заметил несколько отсутствующих зубов. — Ты про участкового, что ли? У него и правда такая фамилия?

— Ты еще пререкаться будешь? — Сорока сильнее прижала нож к горлу.

— Я с самого начала тебе говорил, что бежать надо из этой клоаки, — Матросов усмехнулся, глядя на Щегла. — А теперь уже поздно, гайки закручены.

— Какая у него цель?

— А какая у всех нас цель? Лично у вас, думаю, выжить. А Огинский на Соколе вашем нездорово помещен. У него кукуха поехала еще давно, конечно, но сейчас фляга уже знатно свистит. Он этот план долго вынашивал и вы сейчас, будто слепые котята, мечетесь к мамке, а мамка уже сдохла, — Матросов поморщил нос.

— Ты тоже часть плана?

— А как же, — он посмотрел на Сороку. — Слезь с меня, пожалуйста, я и так уже говорю или ты просто из любопытства мне в горло своей зубочисткой тычешь?

— Только попробуй выкинуть что-то, — Сорока встала с Матросова, а Щегол помог ему подняться.

— Огинский сказал, что я должен буду попасться вам на глаза, а вы в свою очередь должны будете принять меня за наркомана и пойти к нему, — он развел руками. — Как видите, все так и вышло.

— Значит, ему нужен Сокол, — Щегол вздохнул.

— Дата уже назначена. Тут ничего не поделаешь.

— Какая дата? — Сорока вздрогнула.

— Дата казни. Если Сокол явится, вы все будете свободны, а если нет, то Огинский продолжит по вам колотить.

Холодный пот прошиб Щегла. Сокол наверняка уже знает об этом. А может, знал и до того, как сбежать. Теперь целью стало не найти Огинского, а спасти Сокола. Даже несмотря на едва зажившие побои, Щегол все еще восхищался Соколом и считал его идеалом лидера, человеком, который может повести за собой.

— Когда и где?

— Нет, — Матросов развернулся. — Я вам не информатор. Делюсь тем, чем могу поделиться, — он замешкался. — С рыжим своим свяжитесь.

— Чиж? — Сорока подбежала к Матросову. — Что он знает? Откуда?

— Я вам не информатор.

Матросов скрылся за зданием, оставляя Сороку и Щегла наедине со своими мыслями. Связываться с Чижом у них обоих желания никакого не было. Но стоит ли гордость жизни Сокола. Если придется, Щегол готов ползти на коленях до Чижа, чтобы тот помог в том, о чем говорил Матросов. Вся надежда была на то, чтобы Чиж горел хоть небольшим желанием отомстить за смерть близкого друга. Ну или испытывал чувство вины за то, что не узнал об Огинском раньше. Щегол вздохнул и приобнял Сороку.

— Пошли домой? Завтра поедем до Чижа, а значит нужно собраться с силами.

— Я не хочу с ним видеться, — Сорока нахмурилась.

— Я тоже не хочу, но у нас, к сожалению, больше нет вариантов.

Сорока взяла Щегла под руку, и они направились в сторону Гнезда. В воздухе пахло порохом и скорой развязкой. Да вот только Щегол все тот же Щегол, который лишь мечтает о силе. Сила опасна, она овладевает здравым смыслом и превращает человека в животное. Он чувствовал, что она совсем рядом, да только если прикоснешься, то больше не сможешь отдернуть руку. Раньше Щегол и вообразить не мог, как Сокол мог так сильно жить лишь местью и получать удовольствие от насилия. Но сейчас, когда двое из семи мертвы, а Огинский все еще жаждет крови, Щегол чувствовал это желание собственноручно сбросить самопровозглашенного короля с пьедестала, раздавливая его грудную клетку ботинком. Это было страшно. И хочется, и колется. Занять бы выжидательную позицию, чтобы знать наверняка, да вовремя предпринять нужное решение.

Уже на подходе к домику Щегол немного замедлился. Душа требовала исповеди и совета от кого-то, кто знает больше. Сорока поняла без слов и направилась за Щеглом по узкой тропинке за домом. Минуя громоздкие сосны и поваленные ели, через пни и муравейники они дошли до единственного дуба во всем лесу. У самого корня земля была рыхлой, и где-то под ней лежал Сизый. Под дубом, символом героизма и долголетия, похоронен тот, кто не дожил и до тридцати. Щегол сел на корточки и протер лицо рукой. Сорока осталась позади. Она хотела дать возможность Щеглу остаться наедине со своей скорбью. Изливать душу и плакаться бездушному дереву не хотелось, но ноги будто вросли в песок и не позволяли подняться и уйти. Единственный вопрос,