Лебедев, чуть не доведший некоторых из слушателей донастоящего негодования (надо заметить, что бутылки всё время не переставалиоткупориваться), неожиданным заключением своей речи насчет закусочки примирил ссобой тотчас же всех противников. Сам он называл такое заключение “ловким,адвокатским оборотом дела”. Веселый смех поднялся опять, гости оживились; всевстали из-за стола, чтобы расправить члены и пройтись по террасе. Только Келлеростался недоволен речью Лебедева и был в чрезвычайном волнении.

— Нападает на просвещение, проповедует изуверстводвенадцатого столетия, кривляется и даже безо всякой сердечной невинности:сам-то чем он дом нажил? позвольте спросить, — говорил он вслух, останавливаявсех и каждого.

— Я видел настоящего толкователя Апокалипсиса, — говорилгенерал в другом углу, другим слушателям и между прочим Птицыну, которогоухватил за пуговицу, — покойного Григория Семеновича Бурмистрова: тот, таксказать, прожигал сердца. И во-первых, надевал очки, развертывал большуюстаринную книгу в черном кожаном переплете, ну, и при этом седая борода, двемедали за пожертвования. Начинал сурово и строго, пред ним склонялись генералы,а дамы в обморок падали, ну — а этот заключает закуской! Ни на что не похоже!

Птицын, слушавший генерала, улыбался и как будто собиралсявзяться за шляпу, но точно не решался или беспрерывно забывал о своемнамерении. Ганя, еще до того времени, как встали из-за стола, вдруг пересталпить и отодвинул от себя бокал; что-то мрачное прошло по лицу его. Когда всталииз-за стола, он подошел к Рогожину и сед с ним рядом. Можно было подумать, чтоони в самых приятельских отношениях. Рогожин, который вначале тоже несколькораз было собирался потихоньку уйти, сидел теперь неподвижно, потупив голову икак бы тоже забыв, что хотел уходить. Во весь вечер он не выпил ни одной капливина и был очень задумчив; изредка только поднимал глаза и оглядывал всех икаждого. Теперь же можно было подумать, что он чего-то здесь ждет, чрезвычайнодля него важного, и до времени решился не уходить.

Князь выпил всего два или три бокала и был только весел.Привстав из-за стола, он встретил взгляд Евгения Павловича, вспомнил опредстоящем между ними объяснении и улыбнулся приветливо. Евгений Павловичкивнул ему головой и вдруг показал на Ипполита, которого пристально наблюдал вэту самую минуту. Ипполит спал, протянувшись на диване.

— Зачем, скажите, затесался к вам этот мальчишка, князь? —сказал он вдруг с такою явною досадой и даже со злобой, что князь удивился. —Бьюсь об заклад, у него недоброе на уме!

— Я заметил, — сказал князь, — мне показалось, по крайнеймере, что он вас слишком интересует сегодня, Евгений Павлыч; это правда?

— И прибавьте: при моих собственных обстоятельствах мне исамому есть о чем задуматься, так что я сам себе удивляюсь, что весь вечер немогу оторваться от этой противной физиономии!

— У него лицо красивое…

— Вот, вот, смотрите! — крикнул Евгений Павлович, дернув заруку князя: — вот!..

Князь еще раз с удивлением оглядел Евгения Павловича.

Ипполит, под конец диссертации Лебедева вдруг заснувший надиване, теперь вдруг проснулся, точно кто его толкнул в бок, вздрогнул,приподнялся, осмотрелся кругом и побледнел; в каком-то даже испуге озирался онкругом; но почти ужас выразился в его лице, когда он всё припомнил и сообразил:

— Что, они расходятся? Кончено? всё кончено? Взошло солнце?— спрашивал он тревожно, хватая за руку князя: — который час? Ради бога: час? Япроспал. Долго я спал? — прибавил он чуть не с отчаянным видом, точно онпроспал что-то такое, от чего, по крайней мере, зависела вся судьба его.

— Вы спали семь или восемь минут, — ответил ЕвгенийПавлович.

Ипполит жадно посмотрел на него и несколько мгновенийсоображал.

— А… только! Стало быть, я…

И он глубоко и жадно перевел дух, как бы сбросив с себячрезвычайную тягость. Он догадался, наконец, что ничего “не кончено”, что ещене рассвело, что гости встали из-за стола только для закуски, и что кончиласьвсего одна только болтовня Лебедева. Он улыбнулся, и чахоточный румянец, в видедвух ярких пятен, заиграл на щеках его.

— А вы уж и минуты считали, пока я спал, Евгений Павлыч, —подхватил он насмешливо, — вы целый вечер от меня не отрывались, я видел… А!Рогожин! Я видел его сейчас во сне, — прошептал он князю, нахмурившись и киваяна сидевшего у стола Рогожина; — ах, да, — перескочил он вдруг опять, — где жеоратор, где ж Лебедев? Лебедев, стало быть, кончил? О чем он говорил? Правда,князь, что вы раз говорили, что мир спасет “красота”? Господа, — закричал онгромко всем, — князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что унего оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен. Господа, князь влюблен;давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне васжалко станет. Какая красота спасет мир? Мне это Коля пересказал… Вы ревностныйхристианин? Коля говорит, что вы сами себя называете христианином.

Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему.

— Вы не отвечаете мне? Вы, может быть, думаете, что я васочень люблю? — прибавил вдруг Ипполит, точно сорвал.

— Нет, не думаю. Я знаю, что вы меня не любите.

— Как! Даже после вчерашнего? Вчера я был искренен с вами?

— Я и вчера знал, что вы меня не любите.

— То-есть, потому что я вам завидую, завидую? Вы всегда этодумали и думаете теперь, но… но зачем я говорю вам об этом? Я хочу выпить ещешампанского; налейте мне, Келлер.

— Вам нельзя больше пить, Ипполит, я вам не дам… И князьотодвинул от него бокал.

— И впрямь… — согласился он тотчас же, как бы задумываясь, —пожалуй, еще скажут… да черт ли мне в том, что они скажут! Не правда ли, неправда ли? Пускай их потом говорят, так ли, князь? И какое нам всем до тогодело, что будет потом!.. Я, впрочем, спросонья. Какой я ужасный сон видел,теперь только припомнил… Я вам не желаю таких снов, князь, хоть я васдействительно, может быть, не люблю. Впрочем, если не любишь человека, зачемему дурного желать, не правда ли? Что это я всё спрашиваю; всё-то я спрашиваю!Дайте мне вашу руку; я вам крепко пожму ее, вот так… Вы однако ж протянули мнеруку? Стало быть, знаете, что я вам искренно ее пожимаю?.. Пожалуй, я не будубольше пить. Который час? Впрочем, не надо, я знаю который час. Пришел час!Теперь самое время. Что это, там в углу закуску ставят? Стало быть, этот столсвободен? прекрасно! Господа, я… однако все эти господа и не слушают… я намеренпрочесть одну статью, князь; закуска, конечно, интереснее, но…

И вдруг совершенно неожиданно он вытащил из своего верхнегобокового кармана большой, канцелярского размера пакет, запечатанный большоюкрасною печатью. Он положил его на стол пред собой.