Эта неожиданность произвела эффект в неготовом к тому, или,лучше сказать в готовом, но не к тому, обществе. Евгений Павлович дажепривскочил на своем стуле; Ганя быстро придвинулся к столу; Рогожин тоже, но скакою-то брюзгливою досадой, как бы понимая в чем дело. Случившийся вблизиЛебедев подошел с любопытными глазками и смотрел на пакет, стараясь угадать вчем дело.

— Что это у вас? — спросил с беспокойством князь.

— С первым краюшком солнца я улягусь, князь, я сказал;честное слово: увидите! — вскричал Ипполит: — но… но… неужели вы думаете, что яне в состоянии распечатать этот пакет? — прибавил он, с каким-то вызовом обводявсех кругом глазами и как будто обращаясь ко всем безразлично. Князь заметил,что он весь дрожал.

— Мы никто этого и не думаем, — ответил князь за всех, — ипочему вы думаете, что у кого-нибудь есть такая мысль, и что… что у вас застранная идея читать? Что у вас тут такое, Ипполит?

— Что тут такое? Что с ним опять приключилось? — спрашиваликругом. Все подходили, иные еще закусывая; пакет с красною печатью всехпритягивал, точно магнит.

— Это я сам вчера написал, сейчас после того, как дал вамслово, что приеду к вам жить, князь. Я писал это вчера весь день, потом ночь икончил сегодня утром; ночью под утро я видел сон…

— Не лучше ли завтра? — робко перебил князь.

— Завтра “времени больше не будет”! — истерически усмехнулсяИпполит. — Впрочем, не беспокойтесь, я прочту в сорок минут, ну — в час… Ивидите как все интересуются; все подошли; все на мою печать смотрят, и ведь незапечатай я статью в пакет, не было бы никакого эффекта! Ха-ха! Вот что оназначит, таинственность! Распечатывать или нет, господа? — крикнул он, смеясьсвоим странным смехом и сверкая глазами. — Тайна! Тайна! А помните, князь, ктопровозгласил, что “времени больше не будет”? Это провозглашает огромный имогучий ангел в Апокалипсисе.

— Лучше не читать! — воскликнул вдруг Евгений Павлович, но стаким нежданным в нем видом беспокойства, что многим показалось это странным.

— Не читайте! — крикнул и князь, положив на пакет руку.

— Какое чтение? теперь закуска, — заметил кто-то. — Статья?В журнал что ли? — осведомился другой. — Может, скучно? — прибавил третий. — Дачто тут такое? — осведомлялись остальные. Но пугливый жест князя точно испугали самого Ипполита.

— Так… не читать? — прошептал он ему как-то опасливо, скривившеюся улыбкой на посиневших губах: — не читать? — пробормотал он, обводявзглядом всю публику, все глаза и лица, и как будто цепляясь опять за всех спрежнею, точно набрасывающеюся на всех экспансивностью: — вы… боитесь? —повернулся он опять к князю.

— Чего? — спросил тот, всё более и более изменяясь.

— Есть у кого-нибудь двугривенный, двадцать копеек? —вскочил вдруг Ипполит со стула, точно его сдернули: — какая-нибудь монетка?

— Вот! — подал тотчас же Лебедев; у него мелькнула мысль,что больной Ипполит помешался.

— Вера Лукьяновна! — торопливо пригласил Ипполит: —возьмите, бросьте на стол: орел или решетка? Орел — так читать!

Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом наотца и как-то неловко, закинув кверху голову, как бы в том убеждении, что уж ейсамой не надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.

— Читать! — прошептал Ипполит, как будто раздавленныйрешением судьбы; он не побледнел бы более, если б ему прочли смертный приговор.— А впрочем, — вздрогнул он вдруг, помолчав с полминуты, — что это? Неужели ябросал сейчас жребий? — с тою же напрашивающеюся откровенностью осмотрел онвсех кругом. — Но ведь это удивительная психологическая черта! — вскричал онвдруг, обращаясь к князю, в искреннем изумлении: — это… это непостижимая черта,князь! — подтвердил он, оживляясь и как бы приходя в себя: — это вы запишите,князь, запомните, вы ведь, кажется, собираете материалы насчет смертной казни…Мне говорили, ха-ха! О, боже, какая бестолковая нелепость! — Он сел на диван,облокотился на стол обоими локтями и схватил себя за голову. — Ведь это дажестыдно!.. А чорт ли мне в том, что стыдно, — поднял он почти тотчас же голову.— Господа! Господа, я распечатываю пакет, — провозгласил он с какою-товнезапною решимостию, — я… я, впрочем, не принуждаю слушать!..

Дрожащими от волнения руками он распечатал пакет, вынул изнего несколько листочков почтовой бумаги, мелко исписанных, положил их предсобой и стал расправлять их.

— Да что это? Да что тут такое? Что будут читать? — мрачнобормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством.Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стулотца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге был и Коля. Ужеусевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе кИпполиту, чтобы светлее было читать.

— Господа, это… это вы увидите сейчас что такое, — прибавилдля чего-то Ипполит и вдруг начал чтение: “Необходимое объяснение”. Эпиграф:“Après moi le déluge”…[29] Фу, чорт возьми! — вскрикнул он, точнообжегшись: — неужели я мог серьезно поставить такой глупый эпиграф?..Послушайте, господа!.. уверяю вас, что всё это в конце-концов, может быть,ужаснейшие пустяки! Тут только некоторые мои мысли… Если вы думаете, что тут…что-нибудь таинственное или… запрещенное… одним словом…

— Читали бы без предисловий, — перебил Ганя.

— Завилял! — прибавил кто-то.

— Разговору много, — ввернул молчавший всё время Рогожин.Ипполит вдруг посмотрел на него, и когда глаза их встретились, Рогожин горько ижелчно осклабился и медленно произнес странные слова:

— Не так этот предмет надо обделывать, парень, не так…

Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но словаего произвели довольно странное впечатление на всех; всякого тронула краюшкомкакая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатлениеужасное: он так задрожал, что князь протянул было руку, чтобы поддержать его, ион наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целуюминуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина.Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил:

— Так это вы… вы были, вы?

— Что был? Что я? — ответил, недоумевая. Рогожин, ноИпполит, вспыхнув и почти с бешенством, вдруг его охватившим, резко и сильновскричал:

— Вы были у меня на прошлой неделе, ночью, во втором часу, втот день, когда я к вам приходил утром, вы!! Признавайтесь, вы?

— На прошлой неделе, ночью? Да не спятил ли ты и впрямь сума, парень?

“Парень” опять с минуту помолчал, приставив указательныйпалец ко лбу и как бы соображая; но в бледной, всё так же кривившейся от страхаулыбке его мелькнуло вдруг что-то как будто хитрое, даже торжествующее.