— Очень рад, господа; ступайте, садитесь туда ко всем, ясейчас приду, — отделался наконец князь, торопясь к Евгению Павловичу.

— Здесь у вас занимательно, — заметил тот, — и я судовольствием прождал вас с полчаса. Вот что, любезнейший Лев Николаевич, я всёустроил с Курмышевым, и зашел вас успокоить; вам нечего беспокоиться, он очень,очень рассудительно принял дело, тем более, что, по-моему, скорее сам виноват.

— С каким Курмышевым?

— Да вот, которого вы за руки давеча схватили… Он был таквзбешен, что хотел уже к вам завтра прислать за объяснениями.

— Полноте, какой вздор!

— Разумеется, вздор, и вздором наверно бы кончилось; но унас эти люди…

— Вы, может быть, и еще за чем-нибудь пришли, ЕвгенийПавлыч?

— О, разумеется, еще за чем-нибудь, — рассмеялся тот. — Я,милый князь, завтра чем свет еду по этому несчастному делу (ну вот, о дяде-то)в Петербург; представьте себе: всё это верно, и все уже знают, кроме меня. Менятак это всё поразило, что я туда и не поспел зайти (к Епанчиным); завтра тожене буду, потому что буду в Петербурге, понимаете? Может, дня три здесь не буду,— одним словом, дела мои захромали. Хоть дело и не бесконечно важное, но ярассудил, что мне нужно кое в чем откровеннейшим образом объясниться с вами, ине пропуская времени, то-есть до отъезда. Я теперь посижу и подожду, есливелите, пока разойдется компания; при том же мне некуда более деваться: я таквзволнован, что и спать не лягу. Наконец, хотя бессовестно и непорядочно такпрямо преследовать человека, но я вам прямо скажу: я пришел искать вашейдружбы, милый мой князь; вы человек бесподобнейший, то-есть не лгущий на каждомшагу, а может быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потомучто я решительно теперь из числа несчастных…

Он опять засмеялся.

— Вот в чем беда, — задумался на минуту князь, — вы хотитеподождать пока они разойдутся, а ведь бог знает, когда это будет. Не лучше линам теперь сойти в парк; они, право, подождут; я извинюсь.

— Ни-ни, я имею свои причины, чтобы нас не заподозрили вэкстренном разговоре с целью; тут есть люди, которые очень интересуются нашимиотношениями, — вы не знаете этого, князь? И гораздо лучше будет, если увидят,что и без того в самых дружелюбнейших, а не в экстренных только отношениях, —понимаете? Они часа через два разойдутся; я у вас возьму минут двадцать, ну —полчаса…

— Да милости просим, пожалуйте; я слишком рад и безобъяснений; а за ваше доброе слово о дружеских отношениях очень вас благодарю.Вы извините, что я сегодня рассеян; знаете, я как-то никак не могу быть в этуминуту внимательным.

— Вижу, вижу, — пробормотал Евгений Павлович с легкоюусмешкой. Он был очень смешлив в этот вечер.

— Что вы видите? — встрепенулся князь.

— А вы и не подозреваете, милый князь, — продолжалусмехаться Евгений Павлович, не отвечая на прямой вопрос, — вы не подозреваете,что я просто пришел вас надуть и мимоходом от вас что-нибудь выпытать, а?

— Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялсянаконец и князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Новедь что ж, я вас не боюсь; при том же мне теперь как-то всё равно, поверители? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек всё-таки превосходный,то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мнеочень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему,человек!

— Ну, с вами во всяком случае премило дело иметь, даже какоебы ни было, — заключил Евгений Павлович; — пойдемте, я за ваше здоровье бокалвыпью; я ужасно доволен, что к вам пристал. А! — остановился он вдруг: — этотгосподин Ипполит к вам жить переехал?

— Да.

— Он ведь не сейчас умрет, я думаю?

— А что?

— Так, ничего; я полчаса здесь с ним пробыл…

Ипполит всё это время ждал князя и беспрерывно поглядывал нанего и на Евгения Павловича, когда они разговаривали в стороне. Он лихорадочнооживился, когда они подошли к столу. Он был беспокоен и возбужден; пот выступална его лбу. В сверкавших глазах его высказывалось, кроме какого-то блуждающего,постоянного беспокойства, и какое-то неопределенное нетерпение; взгляд егопереходил без цели с предмета на предмет, с одного лица на другое. Хотя вовсеобщем шумном разговоре он принимал до сих пор большое участие, ноодушевление его было только лихорадочное; собственно к разговору он былневнимателен; спор его был бессвязен, насмешлив и небрежно парадоксален; он недоговаривал и бросал то, о чем за минуту сам начинал говорить с горячечнымжаром. Князь с удивлением и сожалением узнал, что ему позволили в этот вечербеспрепятственно выпить полные два бокала шампанского, и что початый стоявшийперед ним бокал был уже третий. Но он узнал это только потом; в настоящую же минутубыл не очень заметлив.

— А знаете, что я ужасно рад тому, что именно сегодня деньвашего рождения, — прокричал Ипполит.

— Почему?

— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, чтособрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первыйраз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не знал о вашем рождении, а то быприехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли досвета?

— До рассвета и двух часов не осталось, — заметил Птицын,посмотрев на часы.

— Да зачем теперь рассвет, когда на дворе и без него читатьможно? — заметил кто-то.

— Затем, что мне надо краюшек солнца увидеть. Можно пить заздоровье солнца, князь, как вы думаете?

Ипполит спрашивал резко, обращаясь ко всем без церемонии,точно командовал, но, кажется, сам не замечал того.

— Выпьем, пожалуй; только вам бы успокоиться, Ипполит, а?

— Вы всё про спанье; вы, князь, моя нянька! Как толькосолнце покажется и “зазвучит” на небе (кто это сказал в стихах: “на небе солнцезазвучало”? бессмысленно, но хорошо!) — так мы и спать. Лебедев! Солнце ведьисточник жизни? Что значат “источники жизни” в Апокалипсисе? Вы слыхали о“звезде Полынь”, князь?

— Я слышал, что Лебедев признает эту “звезду Полынь” сетьюжелезных дорог, распространившихся по Европе.

— Нет-с, позвольте-с, так нельзя-с! — закричал Лебедев,вскакивая и махая руками, как будто желая остановить начинавшийся всеобщийсмех: — позвольте-с! С этими господами… эти все господа, — обернулся он вдруг ккнязю, — ведь это, в известных пунктах, вот что-с… — и он без церемониипостукал два раза по столу, отчего смех еще более усилился.

Лебедев был хотя и в обыкновенном “вечернем” состояниисвоем, но на этот раз он был слишком уж возбужден и раздражен предшествовавшимдолгим “ученым” спором, а в таких случаях к оппонентам своим он относился сбесконечным и в высшей степени откровенным презрением.