И челюсти слишком широки, сказала себе злорадно. Нижняявыпячена так, что даже у спящего сохраняется выражение надменности и упрямогожелания ломиться через жизнь, несмотря на все препятствия, помехи,многочисленных врагов. Только губы выглядят человеческими. Они уже почтивернулись к прежним размерам.

Она не заметила, когда напряжение ушло из ее тела. От камнейшло тепло, но еще больше тепла она брала от горячего тела мужчины, на чьемплече лежала ее голова. Как-то сама собой, почти засыпая и устраиваясьпоудобнее, она закинула ногу на его тело, ощутила, как наконец-то окончательноушли из нее остатки холода. Внутри разлилось блаженное тепло. Она лежала,прижавшись к его боку, положив голову на его плечо, чувствовала как ее нежнуюкожу почти царапают его жесткие волосы, и все же чувствовала себя так, будтонаконец-то заняла свое настоящее место. Под нею камни, хотя она знала постелипомягче, за стенами избушки темный враждебный лес, хотя опять же зналаокружение и лучше, за ними гонятся нанятые убийцы, драконы, маги и колдуны,впереди земли с враждебными племенами, а за каждым их шагом могут следитьТайные, но все равно она почему-то ощутила себя в безопасности и оченьсчастливой.

Дура, напомнила она себе, засыпая. Он так и сказал.

Просыпалась она с трудом, не в силах оторваться от подушки,теплой и набитой волосами. От нее шел хороший обволакивающий запах, в ней быланадежность и безопасность, и Яра вжималась в нее, потому что воздух былхолодный, негостеприимный, а она цеплялась за остатки ночного тепла.

Обе ее руки лежали поверх подушки, держались за дубовыйстолб, к которому прикреплена ее роскошная кровать, ноги куда-то соскользнули,но тоже лежат на теплом, надежном, слегка щекочущем ее нежную кожу.

Наконец она с великой неохотой открыла глаза. Ей пришлосьслегка повернуть голову, потому что волосы торчали из подушки так часто, будтота порвалась. Ее щека лежала не на подушке. Замерев, она старалась понять, чтоже случилось, и тут разом поняла, что она, спасаясь от холода, во сневскарабкалась на Томаса целиком, спала на нем, обхватив обеими руками за шею,приняв ее за дубовый столб, а ноги ее лежали поверх его ног. А живот, онаощутила с ужасом, горячий, как огонь, и мягкий, как горячий воск, был прижат кего твердому, как дерево, брюху.

В ужасе, чувствуя, что рубаха на ней задралась так, что нетолько ее голый живот, но и грудь прижата к нему, Яра начала потихонькусползать с него, моля всех богов, в том числе и нового, Христа, чтобы Томас непроснулся.

Не удержавшись на краю ложа из камней, упала на землю,отвратительно холодную и сырую. Вскрикнула, а сверху раздался голос, в которомне было и намека на сон:

— Доброе утро!.. Ты где?

— Здесь, — пропищала она, отчаянно натягиваярубаху до коленей.

— А, — сказал он, зевнул и потянулся. Она слышала,как сладко захрустели суставы. Похоже, он не двигался всю ночь. Спал, какубитый. — Ты там и спала всю ночь?

— Да, — вымученно ответила она, прекрасно зная,что он знал, где она спала и как спала. Хуже того, знает, что она знает, что онзнает!

Томас приподнялся, сидя, потер кулаками глаза. Яра опять немогла удержать глаз, что сами поворачивались, следили за каждым его движением.Вот на этой волосатой груди она спала сладко, а ее руки, которые она перед сномдержала как барьер перед ними, обхватывали его за шею, а то и гладили помохнатой, как у зверя, груди!

Он поднялся, пощупал на стене развешанную одежду. Яра неотрывала взгляда от его широченной мускулистой спины. Он спал на камнях, да ещеона навалилась, как колода, но на спине не отпечаталось и полоски. Его спинамало уступала камню по твердости, под гладкой кожей перекатывались тугие, каккорни старого дуба, мускулы.

— Готова? — спросил он, не оборачиваясь. Снял сколышка брюки, повернулся, брови взлетели вверх. — Ты так и собираешьсяжить в моей рубахе?

— Нет, конечно, — ответила она сердито. —Отвернись!

— Я уже отворачивался, — буркнул он, но повернулсялицом к стене.

Наблюдая за ним подозрительно, она поспешно стащила черезголову рубаху. Ее шелковистая нежная кожа от холодного воздуха сразу пошлакрупными пупырышками, и Яра испугалась, что вдруг он обернется и увидит, какаяу нее отвратительная кожа. Еще подумает, что она болеет коростой, а то и вовсешелудивая.

— Уже? — спросил он, когда она отбросила рубаху ипотянулась к платью.

— Нет!!! — заверещала она в панике.

— Почему нет? — удивился он и сделал вид, чтособирается повернуться.

Она, как дикая кошка, ухватила платье, отпрыгнула и,испепеляя его взглядом, стала поспешно натягивать платье, что как на зло село иналезало туго, застряв в плечах, а она, с таким чехлом на голове, ничего невидела, сжималась от стыда и унижения, ибо он мог повернуться и таращить своибесстыжие глаза на ее посиневшую как у гусыни на морозе пупырчатую кожу.

Когда голова наконец пролезла в вырез платья, Томас стоял кней спиной. Уже или все еще. Плечи его подрагивали, будто удерживал смех. Ярастиснула зубы. Может быть, он и подглядывал, а потом, чтобы не лопнуть отсмеха, отвернулся. У них, мужчин, вся порода такая — бесстыжая, наглая.

Когда вышли к реке, осеннее солнце упало на плечи, и Яраощутила хоть какое-то тепло. Томас спихнул плот на воду, Яра села посредине, аон встал с веслом у края. От воды несло холодом, и Яра сжалась в комок, стучалазубами. Постепенно воздух теплел, но вода не нагревалась от бедного осеннегосолнца, и холод пробирал до костей.

Течение все ускорялось. Томас уже не греб, а толькоотталкивался от берега, если подносило слишком близко, отпихивал плывущие рядомбревна, выворотни, трупы зверей. Однажды Яра взвизгнула, когда к плоту прибилораздутый труп коровы. Томас обернулся, с невозмутимым видом ткнул шестом,корова уплыла вперед.

— И куда мы? — спросила она.

— На север, — ответил он. — Даже насеверо-запад.

— Не думаю, что эта река течет по Британии!

Он невозмутимо двинул плечами:

— Все реки впадают в море. А за этим морем лежит мояБритания.

Она наблюдала за ним с ненавистью. Слишком самоуверен,слишком высокомерен, чтобы к нему можно было чувствовать хотя бы малейшуюсимпатию. Надменность, которая якобы обязательно должна быть врожденной учеловека благородного происхождения, брызгала у него из каждой поры. А этопортило его еще больше, чем лицо, испещренное шрамами, или квадратные плечи.

Он прислушался, голос был тревожный:

— Впереди неприятность...

— Люди?

— Ну, ты сразу берешь худшее...

Она тоже прислушалась, голос сорвался на писк: