– Повнимательнее надо тебе к старшим командирам быть. Я не о себе речь веду, я уж по стариковски на всё другими глазами смотрю. Я о тех, кто помоложе меня будет. Вот, к примеру, моего преемника взять: способный и перспективный офицер. На дивизионе вряд ли долго задержится, через пару годиков выше по службе пойдёт. Здоровья и энергии хватит – ему всего-то тридцать два, к тому же у вышестоящего командования на хорошем счету. Крутоват вот он только, амбициозен. Для карьеры это полезно, конечно, а подчинённым с ним сложно на первых порах будет. Словом, повнимательнее ты с ним будь, Алексей, понятно тебе?

Подполковник снова упёрся в лицо капитана выцветшими глазами.

– Понятно! – коротко ответил Тропинин и, усмехнувшись, весело произнёс – Это ему с нами повнимательней быть надо. Он к нам в дивизион прибыл, а не мы к нему. И вообще, товарищ подполковник, нас за столом заждались уже, водка вскипит скоро!

Признаться, Алексей слова бывшего командира слушал вполуха. Через пару пятиэтажек отсюда, в одной из квартир третьего этажа, его с друзьями уже ждали три молоденькие хохотушки, и среди них рыженькая кареглазая Катенька. Устроенный в честь проводов старого комдива вечер затягивался и, сидевший за столом старший лейтенант Косов настойчиво подавал знаки, стуча пальцем по циферблату часов. «Блажит дед, обидно родной дивизион на другого оставлять» – снисходительно подумал он, глядя на хохочущего вместе с замполитом и начальником штаба нового командира дивизиона.

Слова старого подполковника Тропинин вспомнил буквально через полгода. Тогда же постиг он и заключённый в них смысл, но изменить что-либо уже был не в силах. Новый комдив за дивизион взялся рьяно. Решив в кратчайшие сроки вывести его в передовые не только в полку, но и по всей дивизии, он принялся внедрять разного рода нововведения. Спать теперь приходилось мало. Однажды, среди ночи подняв дивизион по тревоге, подполковник через час выстроил его в парке перед выгнанной из боксов техникой. Пройдя вдоль застывшего в молчании строя, он недовольно взглянул на часы.

– Плохо. Это время меня не устраивает. Будем тренироваться. Технику с орудиями в боксы, личному составу через пятьдесят минут находиться в казарме в койках. Товарищи офицеры, через тридцать минут сбор у меня.

Через пятьдесят минут всё повторилось снова. И хотя оба раза время подъёма, получения оружия и боеприпасов, выдвижения в «парк» и выезд техники с прицепленными к ней орудиями из боксов вполне укладывалось в положительную оценку, подполковник оставался недоволен. Через ночь тренировки повторились. В этот раз измотанные люди собрались десятью минутами позже, что привело командира дивизиона в бешенство. Подав команду на выдвижение из парка к казарме, он с короткого разбега пнул ногой одного из тащивших ящик солдат.

– Что вы ноги еле переставляете, идиоты сонные! – закричал он на них, подкрепляя слова многоэтажными матами.

Ящик был набит автоматными патронами, и не успевшие как следует передохнуть бойцы и так еле удерживали его одеревеневшими пальцами. От полученного удара идущий сзади солдат сбился с шага и резко подался вперёд. Впереди идущий, получив внезапный толчок, выронил левый край и ящик, глухо громыхнув содержимым, оказался на земле. Подполковник разразился новой серией матов. Солдаты торопливо ухватились за узкие металлические поручни и, семеня, принялись снова тащить ставший таким тяжёлым груз. Командир дивизиона повернулся к руководившему в свете фар действиями водителя Тропинину. Оставалось загнать на своё место в боксе последнюю машину и капитан опасался, что не выспавшийся солдат не сможет правильно выполнить манёвр на довольно ограниченном пространстве ночью. Не дожидаясь окончания манёвра, молодой подполковник зашёлся в крике:

– Капитан Тропинин, ко мне!

Алексей видел произошедшее с его солдатами. Дождавшись, когда медленно сдающая машина встанет на своё место, он резко опустил вниз поднятую руку. ЗИЛ замер на месте и водитель заглушил двигатель. Развернувшись, Тропинин подошёл к ожидавшему его комдиву.

– Ты что, капитан! – обрушился на него тот. – Сам еле ноги передвигаешь и солдат своих распустил!

– Вы, товарищ подполковник, в армии находитесь, а не в колхозе. Так что потрудитесь не тыкать – сдерживая рвавшийся наружу крик, оборвал подполковника комбат.

Минуту оба стояли молча. Наконец, продолжая сверлить взглядом Алексея, комдив выдавил:

– Мы с вами ещё продолжим, товарищ капитан. Идите.

С этой ночи начался закат карьеры Тропинина. Практически всеми хозяйственными работами за дивизион приходилось заниматься личному составу его, третьей батареи. Каждый день начинался с упрёков в отношении солдат батареи и её командира. Поначалу капитан пытался противиться натиску комдива: желая добиться справедливости, оправдывался, приводил какие-то очевидные доводы, но после жёсткого разговора в кабинете командира полка искать правды больше не пытался. В тот раз после очередной жалобы подполковника Голдобенко на развязность своего вышедшего из подчинения комбата, командир полка вызвал обоих к себе. Капитана он даже не стал выслушивать. Коротко, в доступной форме он объяснил Тропинину все его перспективы, и в первую очередь связанные с его понижением в звании и должности. Через три минуты оба офицера уже шагали к казарме своего дивизиона. У порога комдив остановился и с победоносным видом повернулся к явно сникшему подчинённому:

– Ну что, Тропинин, долго ещё трепыхаться будешь?

Затем, продолжая глядеть на отвернувшегося в сторону молчавшего капитана, тяжело вздохнул:

– Иди, занимайся своей батареей, пока она твоей остаётся…

С каждой неделей положение Тропинина становилось всё хуже и хуже. Голдобенко своё отношение к нему перенёс так же и на командиров взводов батареи. Всё чаще вмешиваясь даже в отдельные, мелкие служебные вопросы в деятельности тропининского подразделения, он отдавал распоряжения, идущие в разрез с полученными уже распоряжениями комбата. Разного рода ночные тревоги и построения с последующим проведением строевой подготовки касались теперь лишь его, тропининской батареи. Дисциплина в подразделении падала на глазах. Любая попытка наказания нарушителей со стороны командира батареи, комдивом решительно пресекалась. Напротив, у того появлялся повод обвинить его, Тропинина, в отсутствии командных качеств и неспособности организовать воспитательную работу с личным составом.

Первыми из-под контроля вышли «дембеля». И это в его третьей батарее! Батарее, в которой само слово «дембель» или «дух» в присутствии офицеров никогда не произносилось! Ко всему прочему добавились другие напасти. Через месяц с молодым пополнением в дивизион прибыли восемь узбеков и три таджика. По решению командира дивизиона всех их приняла третья батарея. И если из восьми узбеков кое-как по русски изъяснялись семеро, то среди таджиков таковых не имелось вообще. И это накануне дивизионных учений!

– Что мне с ними делать? – возмущённо вопрошал старший офицер батареи Косов – Как и когда я им объясню что-либо о панораме и взрывателях? Да их даже заряжающими опасно ставить, долбанут с тихой грустью снаряд с вкрученным взрывателем о казённик, и прощай, гвардейский экипаж!

Прошёл месяц, но не знающим ни слова по русски товарищам с Востока так и не удалось втолковать не то что азы стрельбы из гаубиц, но и даже порядок несения службы в нарядах и карауле. Вторая, русскоговорящая категория их земляков успешно «косила» под первую. На любые попытки пробиться к их сознанию, они, предано глядя в глаза, непонимающе пожимали плечами:

– Не понимай, товарыш каптан!

К исходу месяца Тропинин понял, что на успешную стрельбу в предстоящих учениях рассчитывать не приходится. В эту осень, как назло, демобилизовались почти все опытные командиры орудий и наводчики. Наскоро обученные из прослуживших более года новым специальностям более-менее толковые бойцы, были вынуждены при ведении стрельбы действовать