не изменил позу, только рука ненадолго застыла у экрана планшетника, а потом, описав кривую в воздухе, поставила на экран точку.

– Я отвезу тебя в аэропорт. Рано или поздно, это все равно бы случилось.

– И ты больше мне ничего не скажешь?

Отложив планшет, Филипп поднялся с чашкой в руке, и она обратила внимание на горестный излом его бровей.

– Скажу, что тебе сначала надо позавтракать.

У самого входа в аэропорт, поставив вещи на транспортер, Филипп положил ей руку на плечо и глянул в лицо долгим, тревожным взглядом.

– Мураками будет скучать.

Она растерялась:

– А ты, Филипп? Ты будешь?

Отчаянным движением он притянул ее к себе, поцеловал в висок и быстро перекрестил:

– С Богом, моя девочка.

Больше он мог бы ничего не говорить, поэтому что Аглаиной душе стало и горячо, и сладко, и горько одновременно, а на глазах закипели слезы, от которых она не избавилась до самого дома.

После жаркого французского лета петербургский август встретил прохладой. Крепкий ветер с Ладоги медленно, но верно набухал дождем. Набитый пассажирами автобус из аэропорта застрял в пробке. Время подходило к семи вечера. Аглая подумала, что Филипп сейчас на работе, но скоро вернется в дом, где воспоминание о ней осталось в виде кастрюли с квашеной капустой.

В свой квартал Аглая пришла в сумерках. От знакомых пятиэтажек под ноги стелились темные тени. Огромными лужами они растекались по корке асфальта, облизывая ноги прохожих. Около кустов лаяла собака. В открытых окнах горел свет, звучали голоса. Где-то на верхнем этаже искренне и звонко смеялся ребенок.

Аглае до невозможности захотелось, чтобы сейчас рядом оказался Филипп. На душу стала наползать глухая тоска, про которую говорят «зеленая». Ее остановило внезапное осознание действительности:

«Господи, да ведь я счастлива! Вот прямо сейчас, в эту секунду я счастлива, потому что жить, любить, бояться, смеяться, чувствовать страх и радость – это и составляет человеческое счастье. Все уравновешено: без горя нет радости, а, не побывав в буре, не оценишь покой. Значит, если тебе плохо, то это для того, чтобы потом стало хорошо».

Она прибавила шаг и выдавила из себя улыбку:

– Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все будет хорошо, я это знаю.

Мысль, что хорошо ей будет только вместе с Филиппом, Аглая старательно обходила. У них разные пути, но, главное, он существует на свете и скоро будет есть квашеную капусту, которую она приготовила.

Свернув к подъезду, она поравнялась с высоким крепким парнем. Под светом фонаря стало видно его квадратное лицо с узкими глазами и большим, толстогубым ртом.

Сердце как-то нехорошо екнуло, и она поспешила пройти мимо, но парень не пустил:

– Аглая Мезенцева?

– Да, я.

Готовая к любой гадости, она даже не удивилась.

– Старший лейтенант Кирпичников. Где мы можем с вами поговорить?

Где-то через час Аглая решила, что если бы не Филипп, то она вполне могла влюбиться в старшего лейтенанта. И почему Кирпичников показался ей страшилищем? Вполне симпатичный мужчина с широким овалом лица и веселыми синими глазами. Наверное, это страшно ответственно – любить полицейского.

Аглая придвинула ему вазочку с круглыми печенюшками:

– Еще чаю? Печенья у меня много. Привычка с детства.

Старший лейтенант улыбнулся и отодвинул чашку:

– Нет, спасибо. И так напоила-накормила.

За время чаепития они успели перейти на ты, и от обилия хороших новостей Аглаю кидало то в жар, то в холод.

– Я сразу понял, что ты в бегах, – с порога заявил Кирпичников, едва за его спиной закрылась входная дверь. – С одной стороны, ты, конечно, молодец, что не подставилась этим подонкам, но, с другой стороны, ох как мы и намучались их ловить без наводки. Я у соседки номер твоего мобильника взял. Звонил-звонил – недоступен абонент, хоть тресни.

– У меня в Испании украли мобильник, – автоматически произнесла Аглая. – А кого вы ловили? Меня? Из-за Анжелы?

– Да не тебя ловили, а Евгения Борисовича. Кстати, нашли и того, кто по его заданию Анжелу увел. Так что сейчас они с Евгением Борисовичем по разным камерам отдыхают. За Евгением у нас много чего числилось. Но ты не волнуйся, больше он к тебе на пушечный выстрел не подойдет.

– Как арестовали? Евгения Борисовича? Не подойдет? Я в безопасности?

Ноги стали будто чужими. Чтобы вникнуть в сказанное, Аглае потребовалось присесть. Она опустилась на табурет под вешалкой и посмотрела в сияющее лицо Кирпичникова:

– А Анжела?

Кирпичников без приглашения кинул куртку на вешалку и прошел на кухню.

– С Анжелой все нормально, – Аглая услышала, как он наливает воду в чайник. – И ее мать, в принципе, неплохой бабешкой оказалась. Случай в садике их семье даже на пользу пошел. Сказала, что компьютер забросила и все свободное время Анжеле посвящает. Правда, с тебя это вину за недосмотр ребенка не снимает, но мать Анжелы вроде как твоей крови не требует.

Он щелкнул кнопкой чайника и высунулся из кухни:

– Может, чайку?

Париж, 2014 год

Накануне католического Рождества Европа начинала захлебываться в лихорадочном веселье, граничащим с умопомешательством: мириады сверкающих огней чертили на темном небе Парижа огненные знаки, со всех сторон гремела музыка, кассовые аппараты выбивали бесконечные ленты чеков, которыми можно было перебинтовать весь земной шар и выстлать дорогу до луны. Возбужденные, усталые люди метались по магазинам и покупали, покупали, покупали, потом забегали в кафе, наскоро перекусывали и снова бросались в недра торговых центров, чтобы позднее, опомнившись, ругать себя за пущенные на ветер деньги.

«Распродажа! Скидки! Лучшие цены!» – на всех языках мира кричали витрины.

Истуканами стояли безголовые манекены за стеклами бутиков, развевались флаги, огромные механические зайцы неустанно били в игрушечные барабаны.

«Джингл-белл, джингл-белл, праздник к нам идет», – исступленно вызванивали колокольчики на колпаках Санта-Клаусов. Навязчивый мотив застревал в мозгу и крутился там наподобие мельничных жерновов, перетирая мысли в бесполезную труху.

В детстве Филиппова поколения подарки французским детям приносил Пер Ноэль – отец Рождества, но в последние годы симпатичного старичка шумно и агрессивно вытеснил американский Санта-Клаус, присвоивший себе имя святого Николая. Но люди не заметили, как святого подменили на торговый бренд, а Рождество – на коммерческий проект – и продолжали веселиться. Некогда остановиться и подумать, некогда прислушаться к хору Ангелов в музыке ветра, потому что надо бежать на распродажу, надо выглядеть успешным, надо заказать столик в ресторане, надо обязательно купить гуся. Без рождественского гуся на столе – Рождество не Рождество. Надо, надо, надо… А надо ли? Суета сует и все суета. За пестрой мишурой и блеском китайской