Николай окончательно смешался и смолк.

Мальчишка. Как есть мальчишка, которому хорошего леща по загривку дали и он понял, что по заслугам. Может, и не наворотили бы близнецы в Алыре столько дури, если бы нашелся кто-то вовремя и спросил обоих жестко, без обиняков: «Братья, как же вам не стыдно?..»

– Касьян-то твой как? – пришел парню на подмогу Добрыня, переводя мучительный для собеседника разговор на другое. – Оклемался?

– Полегчало, есть запросил, – лицо Николая сразу посветлело. – Жена с ним там… Он тоже всё как надо сделал… я ему спасибо сказал уже… Остромир тебе кланяться велел. Этот, когда от раненых отлучается, чего-то всё с той дохлятиной мудрит. Доискаться непременно хочет, как нутро у твари устроено да почему у нее шкура такая непрошибаемая… И еще сказал, что подарок тебе какой-то готовит.

Правитель Синекряжья усмехнулся, но вышла усмешка невеселой.

– А мне самому… хоть в Чернояр провались. Меня ж в Кремневе теперь просто на руках носят, а в том, что город отстояли, моих-то заслуг ни крохи! Всё Провка сделал, ратники мои да ты… Видать, наврала та бабка… не добыть мне великой славы, мечты это пустые. И змееборца из меня не вышло, и с Баканом один позор получился…

– С Баканом, уж прости на неласковом слове, вы с Карпом такое придумали, что и с души воротит, и толку для тебя никакого, – нахмурился Добрыня. – Сам посуди, начнись война, кому бы придворные лизоблюды всю славу приписали, тобой добытую? Не тебе ведь, не Николаю-богатырю… а Гопону Первому. Да и что это за слава была бы, в крови измазанная да сиротскими и вдовьими слезами политая? Невестка тебе правильно отлуп дала… хоть, может, и наговорила в сердцах лишнего.

– С Мадинкой тоже плохо вышло. Вспомнить тошно… Ты поверь, господин посол, – никогда я руку на женщину не поднимал… И не подниму, надеюсь. Та ведьма-лиса не в счет, это не баба была, а тварь-кровопийца, Чернобогу продавшаяся… А Мадина… Как начнем с ней лаяться, так я просто себя не помню… бешеный делаюсь… – Николай снова осекся. – Были у нас с Провкой и до нее зазнобы… да какие заразы-девки попадались, те еще шлёнды… ни одна меня так из себя не выводила! Знаешь, когда женился он… ну, словом, мы с ним всегда были – одна душа на двоих и одни мысли, а тут между нами она влезла… И ровно отобрала у меня Провку … Хотя как увидал я Мадинку в самый первый-то раз – позавидовал ему люто. Не будь она братишкиной женой… может, я голову и потерял бы, когда себя за него выдавал…

Вот, значит, в чем дело. Не красавицу-невестку Николай, положивший когда-то меж ней и собой на ложе саблю, втихомолку к брату ревнует, а наоборот – брата к Мадине… Тоже – совсем по-мальчишески. Такое никакой знахарь не вылечит, а пройдет оно лишь когда парень сам найдет себе суженую. Такую, что для него светом в окошке станет.

А вот про ведьм Николай чистую правду сказал. Бывает, что у лютого черного зла – личико нежное, улыбка – вешний цвет, очи – незабудки лесные и золотая коса до пояса… а в сердце – клубок змей, истекающий ядом… Нет, нельзя давать снисхождения да пощады злу лишь за то, что оно женское обличье приняло, косы заплело и в сарафане щеголяет.

– Женщина женщине рознь, а с ведьмами разговор один. Булатной сталью да по шее, – отчеканил воевода, отгоняя от себя мысли о до сих пор не забытом и запредельно мерзком и горьком. – Но невестка у тебя хорошая. Ради Прова в огонь прыгнет, себя не пожалеет, и ты это пойми. Не сердцем, так хоть умом. Если б не ее любовь к мужу, остался бы ты сейчас без брата, и плакать бы сабле твоей зачарованной кровавыми слезами. А в Алыре она, твоя сабля, Прову крепко понадобится. Трудно ему будет, и кто, как не ты, должен брату плечо подставить?

– Да ну? – угрюмые серые глаза чуть оживились, прояснели, хотя по-прежнему смотрели виновато. Обалдую было совестно, он не притворялся.

– Уж поверь, дел будет невпроворот, – сказав это, великоградец поспешил развить успех. – Что же до славы доброй, которая тебе спать не дает, так к ней не одна дорога ведет. Почему бы тебе дружину из надежных и отчаянных людей не сколотить – да не дать укорот татям, которые Алыр в притон превратили? И народ тебе за это спасибо скажет, и брат родной…

Молчит. Продолжает брови супить. И все-таки огонек, вспыхнувший в глазах, потихоньку разгорается… Кажется, зацепило царя синекряжского услышанное. Глубоко зацепило.

– Подумать надо, – уронил наконец Николай. Вскинул голову, тряхнул кудрями, отбрасывая их со лба – в точности так, как это делал брат. – Только сперва, Добрыня Никитич, я у себя в Синекряжье всё до ума доведу. Там я пока больше нужен… А как управлюсь, затею твою как следует обмозгуем. Втроем – с Провкой да с тобой… Согласен? Вы ведь на Русь, я так понял, еще не собираетесь?

– Не собираемся, – покачал головой великоградец.

А ведь это первый раз, когда Николай назвал его не «господин посол», а по имени-отчеству. Хороший, обнадеживающий знак.

Парень-то Николай на самом деле неплохой. Поначалу казалось, в пустой башке да в пустой душе нет ничего кроме наглости и слепого бычьего упрямства… но душа у него ни грязью не затянулась, ни шерстью не обросла. Хоть и старался изо всех сил Карп Горбатый двух подвернувшихся ему юных балбесов на свою колодку переделать, не вышло.

Всего-то и нужно было, чтобы кто-то вывел братьев из топкого болота на торную тропу, помог понять, что не туда их занесло. А дальше выбор близнецы сделали сами… Если не споткнутся больше, не собьются с этой тропы, всё у Алыра будет хорошо. Не сразу, конечно. Ломать – не строить, а тут сломанное придется заново отстраивать.

Но воевода не сомневался, что братья справятся.

* * *

Сквозь цветные оконные стекла тронного зала празднично лилось солнце, и под ноги ложились широкие косые полосы света – алые, васильковые и медово-золотые. С утра небо было серым, грозило разрыдаться дождем, как и сулил вчерашний закат, но поднявшийся ночью ветер разогнал тучи, и к полудню окоем засиял веселой синевой. Чистой, точно вымытой, почти совсем летней. Как тут не поверить в добрые приметы?

Разубрали зал, готовясь к сегодняшней церемонии, на славу. Солнце играло в