Однако гораздо важнее то, что из-за воображаемого или реального неравенства, за которое люди, по их мнению, несут ответственность, происходит усиление избегающего зависти поведения и социального чувства вины. Это также объясняет описанное Спиро, крупнейшим специалистом по кибуцной культуре среди американских антропологов, поведение детей из кибуца: они робки, погружены в себя и постоянно страдают от тревожного состояния.

Дети кибуца

Если вспомнить о роли, которую братская ревность играет в порождении и формировании зависти, кажется тем более показательным, что Спиро обнаружил у родителей в описанном им кибуце очень слабое понимание этой ситуации. Новорожденному оказывается неограниченное предпочтение, его ласкают и балуют, а на следующего по старшинству ребенка резко перестают обращать внимание. Спиро описывает несколько случаев, когда он, наблюдая родителей с детьми, был поражен ожесточением и растущей ревностью старшего ребенка, в то время как родители не обращали на это никакого внимания[455].

Невозможно в точности определить действительно ли культура, подобная кибуцной, поощряет такое родительское поведение, которое вызывает у детей братскую ревность. Во всяком случае, возможно, что институт, предусматривающий, что даже самых маленьких детей воспитывают чужие люди вдали от кровных родителей, в приютах, как в сиротских домах, несет ответственность за необычно острое чувство вины родителей, которые во время посещений склонны осыпать ласками исключительно младшего ребенка, ведь они особенно остро чувствуют свою вину по отношению к самому маленькому. Ирония состоит в том, что, вполне вероятно, именно в результате влияния специфических особенностей, свойственных кибуцам, на эмоциональное развитие и характер детей они становятся особенно склонны к зависти и, следовательно, меньше подходят для той формы сообщества, в рамках которой они должны жить.

Антиинтеллектуализм и связанная с ним враждебность к тем, кто занимается искусством, по определению представляют собой результат зависти. Любой, кто в качестве индивида концентрируется на интеллектуальной деятельности, а также любой, кто имеет умственные способности и талант к ней, и на самом деле любой, кто кажется способным к более глубокому мышлению, будет выделяться в большинстве групп. Такая деятельность не может стать коллективной или общественной. Она относится к сфере действий индивида, который должен заниматься ею в соответствии со своими собственными суждениями и вкусом, либо в зависимости от настроения, либо как повезет. Следовательно, в общине, где главной признанной ценностью является общий труд, и в первую очередь физический, индивид, посвятивший себя интеллектуальному труду, всегда будет оскорблять чувства других.

В своих книгах о кибуцах Спиро, несмотря на то что он жил только в одном кибуце, приводит множество примеров тамошнего антиинтеллектуализма. Если бы не контекст еврейской культуры и традиции, где ученость, чтение и интеллектуальные занятия считаются большой ценностью, положение интеллектуально активных членов кибуца, несомненно, было бы гораздо более тяжелым. Но даже те интеллектуальные занятия человека в свободное от основной работы время, на которые коллектив закрывает глаза, всегда связаны со смутным чувством вины. Один человек рассказал Спиро, что для него невозможно развивать собственный поэтический дар, потому что он не может прекратить думать о способных лишь к физическому труду товарищах, с которыми он в детстве сидел рядом на горшке (по его собственному выражению). Это то самое чувство вины, которое мы в главе 15 наблюдали у женевского врача Поля Турнье и некоторых его знакомых. Это чувство вины, возникающее у одаренного, интеллектуально активного человека, который в состоянии заниматься сравнительно приятным трудом, является, однако, не чем иным, как его представлением о предполагаемой зависти других к его особому положению[456].

Если мы проанализируем вездесущий социальный контроль, который зависть осуществляет по отношению к членам кибуца, и увидим, какое отвращение, издевки, рессентимент и подозрения окружают любого, кто хотя бы чуть-чуть кажется отличным от остальных, например, своей чуть бóльшей сообразительностью, творческими способностями, одаренностью, наблюдательностью или чуть более живым воображением, то становится ясно одно: кибуцной культуре, прообразу социалистического сообщества и «дорожному указателю в будущее человечества», присущи многие особенности обществ примитивных народов. Мы видим четко, как в лабораторном эксперименте, как эгалитаризм и страх перед взаимной завистью оказывают давление на потенциального изобретателя, творца и инноватора. Идеал абсолютного равенства, идеал устранения всякой власти и авторитета, всякой системы рангов и любых экономических преимуществ, а также забота о выживании этой, основанной на равенстве, системы после воплощения идеала в жизнь не может допустить индивидуального успеха человека, внедряющего непредусмотренные инновации, потому что в этом случае он по определению не был бы равен другим, даже если бы его изобретение немедленно поступило в свободное распоряжение коллектива.

На самом деле проблема не столько в том, что кибуцная община действительно отвергает инновации, а в с детства привитом индивиду страхе, что он мог бы стать неравным другим, проявить каким-то образом собственное превосходство или начать каким-то образом выделяться. Спиро, описавший кибуц с очень большой симпатией, анализирует торможение у детей, родившихся и выросших в кибуце[457]. Некоторое время спустя возникли сложности в связи с конфликтом отрицающего собственность кибуцного движения с законами государства Израиль о наследовании[458]. Другой проблемой является привлечение многими кибуцами получающих оплату работников со стороны.

Грех частной жизни

Разные культуры признают частную жизнь в совершенно разной степени. Однако мы не должны представлять себе, что существует прямая дорога, ведущая от примитивной первой стадии, где частная жизнь отсутствует, к высокоразвитой цивилизации, где частная жизнь определенно гарантирована. Существенно то, что если человек действительно использует свое право на уединение, это вызывает раздражение, зависть и недоверие его сограждан даже в тех культурах, в которых частная жизнь является разрешенным и давно существующим институтом. В любом, кто чурается общества, кто задергивает занавески и проводит хотя бы какое-то время вне поля зрения общества, всегда видят потенциального еретика, сноба, заговорщика. Поэтому нет ничего удивительного в том, что пуритане Новой Англии чувствовали глубокое недоверие к тем, кто ценил свою частную жизнь. Кроме того, существовало также предубеждение, совершенно недемократическое и никак не связанное с религиозными различиями, против человека, ценящего частную жизнь, особенно на западном фронтире, где в случае, если кто-либо огораживал землю или ставил забор у дома, последствия могли быть самыми серьезными.

В той же самой степени, в какой англосаксонская культура уважает и ценит частную жизнь, эгалитаризм американской политики пробудил рессентимент по отношению к ней. И сегодня любой, кто достаточно долго прожил среди американцев, не может не видеть, как сильно многие из них еще боятся вызвать у других подозрение в том, что они чересчур охраняют свою частную жизнь. Насколько это возможно, они