В то время, как вождь Чаррама взял микрофон и начал свою речь, приветствуя всех собравшихся на стадионе, включая своих подданных и гостей острова, продолжая толкать написанные спичрайтерами массивы текста, Виктория наблюдала, как окружающая ее действительность сливается в один звук, протяжный гул, который физически проявился в фигуре, что сначала казалась просто временным ожогом на сетчатке глаза, но затем, обретя более конкретные формы, стала самым настоящим физическим объектом. На его фоне теперь уже всевозможные огни стадиона, который они освещали, да и всё, что находилось за его пределами, превратились не более чем в плоские слепки реальности, которая предстала перед Викторией, выраженной в совершенной и законченной мудрости, что заключалась в величайшей шутке, вся суть которой сводилась к тому, что то, что Виктория считала бесконечно важным, оказалось на деле не то, что даже не имеющим никакого значения, но, просто-напросто, нереальным.

– Давно тебя не видела, – улыбнулась девушка своему другу-старцу, в которого превратилась эта самая фигура

– И я рад тебя видеть, – отзеркалил ее древний шаман острова Утконоса, – как твое путешествие?

– Ты ведь знаешь, – спокойно ответила Виктория, как будто то, что происходило вокруг нее, было для нее самой настоящей обыденностью.

– Да, Гелла, вот видишь, как всё получилось, – улыбнулся мужчина.

Девушка лишь понимающе улыбнулась величайшей шутке старого трикстера.

– Ой, ну, то есть, я хотел сказать – Джулия!

Девушка улыбнулась еще шире, уже практически чуть ли не смеясь.

– Ой, ну, то есть, конечно же! Виктория! Ну точно! Вот же старый! – рассмеялся собеседник, – ну хотя, как это ты можешь быть Викторией, если она вроде как… того уже?..

Виктория на секунду замерла, уловив какое-то движение, а затем увидев, как над ее головой пронесся какой-то объект, закрывший весь свет вокруг. Когда он миновал ее, девушка уже с определенного расстояния смогла различила гроб, который несли парадно одетые люди, а сама она оказалась в центре похоронной процессии, которая шла буквально сквозь нее, будто бы ее самой и не существовало вовсе.

Виктория наблюдала за тем, как причитали некоторые из присутствующих, особенно одна женщина, которая разревелась больше всех, когда гроб стали опускать в землю. Девушка различала в ней свою дорогую бабушку Элис, которую поддерживал одетый в черный костюм Кевин, что прижимал ее к себе. Виктория сначала испытала жалость к ним обоим, ощутив боль присутствующих, а затем, к своему удивлению, испытала чувство удовлетворения от осознания, что всё вот так и должно быть. Потом и от этих чувств не осталось и следа, когда гнетущую тишину кладбища нарушили хлопки, которые превратилась в огненные смерчи по периметрам кладбища. Присмотревшись внимательнее, Виктория увидела тысячи военных самолетов, что сбрасывали бомбы вокруг кладбища, но на них как будто бы не обращали абсолютно никакого внимания.

Все, кто пришли проститься, включая и Стивена Харта, который стоял рядом с Элис Харт и Кевином Хартом, новым наследным правителем Империи, выражали скорбь, и, несмотря на их искренние чувства, которые ощущала Виктория, которая как будто бы была в каждую последующую секунду каждым из них, также понимала и то, насколько они все слепы. Они будто бы не замечали в упор той трагедии, что разворачивалась вокруг, заключающейся в том, что за одной смертью, на которую было нацелено всё внимание, пропадали миллионы других.

Одновременно с этим безумным контрастом искренне скорбевших людей, которые также были честны в своей слепоте в глобальном плане, Виктория уловила еще одну вещь – странный, поблескивающий предмет на крышке гроба, который уже почти опустили в землю. Не в силах устоять перед его зовом, наблюдатель процессии рванул к нему и, запрыгнув в могилу, приземлился на крышку гроба, узрев золотую статуэтку многорукого божества, которая постоянно трансформировалась. Она, как будто, была сделана из живого пластичного материала, что сначала обернулся змеей, которая самозабвенно сражалась с утконосом, затем, превратившись в хищную кошку, из шкуры которой выпорхнула золотая фигурка Богини-бабочки, которую принялся с благоговением чистить послушник храма. Он уже и забыл, что, когда был или будет девушкой с непростой судьбой по имени Виктория, и в какой-то момент его благоговение сменилось ненавистью. Тогда он, сняв штаны, стал испражняться прямо на святой образ. Когда это случилось, хлопки вокруг усилились, и небеса охватило пламя лиловых молний, которые, собравшись, превратившись в гигантского электрического змея, что устремился в небо прямо над кладбищем, чтобы обрушиться всей своей мощью прямиком в могилу, где находился послушник, расщепив на атомы стоящие рядом фигуры, одновременно пробил брешь в образе послушника. Так, освободившийся от пут тела, наблюдатель увидел самого себя лежащим неподвижно, со стороны. После того, как он некоторое время вглядывался в свое собственное мертвое лицо, по кладбищу пронесся ураган смеха, который буквально вырвался из еще не зарытой могилы. Источником его была бесплотная сущность наблюдателя, которая, обратив свое внимание кверху, увидела, как в могилу с интересом заглядывают по очереди участники процессии, превратившиеся сначала в безликие тени, а затем – в бесконечное количество образов. Они состояли из десятков превращающихся друг в друга людей, которые затем обрели очертания танцующих и играющих друг с другом эльфов, что слились в своем экстатическом ритуале в единую фигуру, что возвышалась над могилой и с интересом смотрела за происходящим снаружи, неотрывно наблюдая за тем, кто находился внутри.

В этом коридоре, что превратился не в вертикально раскопанную яму, но скорее в мистический проход, что растянулся во все стороны мира, стала происходить пляска энергии, которая изверглась, подобно вулкану, из-под земли, сменив свой привычный запах на бесконечно прекрасный аромат нектара энергетического фрукта жизни. Сок знания этого плода уже разлился по нервной системе существа, которое в восторге наблюдало за самим собой с двух противоположных концов жизни и смерти, которые оказались лишь различными масками бесконечной радости самосознающего существа, которое своим танцем разрушало все условности, порождая тем самым ритм разрывающегося изнутри узнаванием мира.

 – А не рановато ли? – донесся до Грегори голос его бывшей жены, которая, устало опершись о дверной косяк, смотрела на него невыспавшимися глазами.

Грегори же замер в странной позе, только сейчас осознав, насколько глупо он выглядит, припершись ни свет ни заря в дом своей бывшей супруги, только для того, чтобы станцевать какой-то безумный танец, в то время, как все попытки восполнить, что было до или после того, как он толкнул дверь, чтобы войти, таким образом потерпели полнейший крах.

– При… Привет, – всё также стоя на одной ноге, при этом комически воздев к небу одну руку, а второй будто бы, не то защищаясь, не то, наоборот, приманивая свою супругу, прокашлялся Грегори – я тут, это… Был неподалеку, думаю… А почему бы и не зайти?

Женщина же, несмотря на всю свою показную холодность по отношению к бывшему мужу, всё же не смогла сдержать ухмылку и едва заметно качнула головой, что сработало как щелчок в голове Грегори, который практически тут же вновь нырнул в те времена, когда их общим домом был особняк на побережье, и когда они счастливо жили все вместе, до того момента, как Грегори нужно было всё испортить своей любовной игрой на стороне, и которую вряд ли можно было бы ему простить.