– Боюсь, что она вот-вот умрет.

Правда, шептать доктору не было никакой необходимости. Иеруша и сама чувствовала, что находится на грани смерти, поэтому попросила, чтобы к ней пришли Аманда и Луэлла. Когда женщины появились в комнате, миссис Хейл захотелось видеть и своих детей. Она мечтала ещё раз услышать свой любимый гимн миссионеров. И вот, когда собрались все, в доме зазвучала знакомая песня:

"От холодных гор исландских,

От индийских берегов,

С водопадов африканских

К нам доносится ваш, зов.

Мы, не ведая сомнений,

Не страшась ни бурь, ни рек

К вам придем, чтоб заблуждений

Цепи сбросил человек".

Мы и трудились во имя того, чтобы помочь, – слабым го лосом произнесла Иеруша. Увидев, как смерть буквально ду шит женщину, Аманда Уиппл запела тот куплет, который был близок им всем, и с которого начинались их приключения:

Благословенен наш отряд…

Однако Эбнер был не в силах подхватить слова. Когда же нестройный хор дошел до того куплета, который был посвящен тем, кто должен был трудиться в самых дальних уголках планеты, он опустился в кресло и закрыл лицо руками, потому что был не в состоянии смотреть на хрупкую фигуру, лежащую на кровати. Женщина пела о дружбе, символом которой она стала сама:

Мы вместе в беде и удаче,

Мы общей семьею живем.

Жалея друг друга, мы плачем,

Но крест свой все так же несем.

– Мой любимый супруг, – с трудом превозмогая боль, вы давила Иеруша. Я скоро увижу нашего Господа. Я уже вижу… – Она не успела договорить, и в следующую секунду уже была мертва.

Иерушу похоронили на церковном кладбище в Лахайне, и на её могиле был поставлен простой деревянный крест. Рядом стояли её дети и разглядывали белые облака, летящие со стороны гор. Но когда церемония закончилась, и люди разошлись, Аманда Уиппл не могла смириться с такой скромной могилой, и сама вырезала на деревянной плахе слова, которые потом были высечены в камне: "На её костях строились Гавайи". Эта эпитафия могла быть отнесена ко всем женам миссионеров.

Прошли годы, и потом стало модно говорить о миссионерах так: "Они явились на острова, чтобы творить добро, и им это удалось". Другие стали подшучивать над девизом миссионеров, звучавшим так: "Они пришли к нации, живущей в темноте. Они покинули её, принеся свет, и жить стало легче". Шутники обычно добавляли: "Конечно, на Гавайях стало намного легче, ведь они украли все, что только смогли унести".

Но эти неуместные комментарии вовсе не касались Иеруши Хейл. От неё произошли мужчины и женщины, которые впоследствии продолжали нести островам цивилизацию и смогли организовать жизнь на них так, что Гавайи стали представлять собой вполне развитое государство. Её имя часто упоминалось в библиотеках и музеях, на медицинских кафедрах. Её имя присваивали церковным стипендиям. Из жалкой травяной лачуги, в которой она истощила свои силы и энергию, она несла любовь и гуманизм в город-порт, зачастую черствый и даже жестокий. Искусно владея иголкой, она научила местных женщин шить, а при помощи учебника для начинающих – читать и писать. Её ученицы на уроках узнали больше о цивилизованных обществах, чем прихожане церкви Эбнера. Иеруша ничего не просила взамен, а просто отдавала свою безграничную любовь. Она научилась понимать и лелеять ту страну, в которой трудилась. "На её костях строились Гавайи". Когда я думаю о миссионерах, первым на ум всегда приходит имя Иеруши Хейл.

* * *

После смерти Иеруши американцы, живущие в Лахайне, долго совещались по поводу того, как теперь следует посту пить с четырьмя детьми Хейлов. В конце концов, собрание пришло к следующему решению: временно за ними должна была присматривать миссис Джандерс, а когда отыщется подходящее судно, дети уплывут в Уолпол, к семье Бромли. Правда, эти планы были продуманы без участия Эбнера. Почему-то его решили обойти вниманием, а когда он узнал о том, что собрались сделать его друзья, то удивил всех, высказав собственное мнение. Когда миссис Джандерс пришла за детьми, объявив, что теперь будет сама заботиться о них, Эбнер отказал ей, убедив в том, что и сам прекрасно справится со своими малышами. Итак, дети продолжали жить за стенами миссии: Михей, которому тогда уже исполнилось тринадцать лет, десятилетняя Люси, шестилетний Дэвид и маленькая Эстер, которой было всего четыре года. Отец успевал справляться с детьми. В этом ему, в первую очередь, помогал старший – Михей, серьезный мальчик с болезненным цветом лица. Михей жадно читал все, что только мог достать ему Эбнер, и имел куда более богатый словарный запас, чем даже его отец-эрудит. И пока дети Уипплов и Джандерсов начинали понемногу помогать своим родителям в магазине, Михей Хейл, не имея никаких других занятий, сидел, сгорбившись, на территории миссионерского дома и читал в свое удовольствие либо словарь иврита, либо греко-латинский. Дочерей Эбнер одевал так, как считал это приличным: в узкие блузки с длинными рукавами, длинные юбки, панталоны до лодыжек и соломенные шляпки с лентами. Все это он доставал из миссионерских подачек, которые присылались благотворительными комитетами. Вскоре девочки тоже пристрастились к чтению и часто удивляли взрослых своим необычным словарным запасом. Основное население Лахайны могло полюбоваться детьми Хейла только по воскресеньям. Отец с особой тщательностью мыл их, одевал в самые лучшие наряды и торжественно вел в церковь. В эти минуты многие из матерей, глядя на вереницу Хейлов, замечали:

– Они такие бледненькие! Прямо как их покойная матушка! Возможно, все и дальше шло бы у Хейлов хорошо, потому что Эбнер оказался примерным отцом и искренне любил своих детей, но только в году в Лахайне остановился "Карфагенянин", чтобы забрать товары у Джандерса и Уиппла и отвезти их в Кантон. Пока происходила погрузка корабля, капитан Хоксуорт бесцельно бродил по улицам города, и вдруг, щелкнув пальцами, спросил первого встречного на гавайском:

– А где похоронена миссис Хейл?

Узнав, в каком месте находится могила Иеруши, мощный капитан тут же быстро зашагал на кладбище, остановившись всего один раз, чтобы купить цветов. Однако когда он нашел могилу, то, к несчастью, обнаружил там и Эбнера, который как раз выдергивал сорняки, выросшие у импровизированной надгробной плиты, сооруженной Амандой Уиппл. Как только бывший китобой заметил Эбнера, источник своего постоянного горя, он сразу же впал в ярость и закричал:

– Ты, проклятый, никчемный червь! Это ты убил её! Ты заставлял её трудиться, как рабыню, в этом жутком климате!

Одними словами Рафер не ограничился. Он бросился на Эбнера, ухватил его чуть ниже колен и повалил на могилу, принявшись отчаянно колотить священника по голове. Затем, поднявшись, он продолжал истязать миссионера, но теперь уже действовал ногами, и страшные удары тяжелыми ботинками приходились Эбнеру в голову, грудь и живот.

Очень скоро, не выдержав этой пытки, Эбнер лишился чувств, но это только ещё больше взбесило Хоксуорта, и он, схватив и приподняв священника с могилы, снова обрушил его на землю с огромной силой, крича при этом: