Мунтадир расколол в кулаке грецкий орех и извлек ядро.

– Не сомневаюсь, аба отдал кому нужно приказы, и они со всем разбираются.

– Допустим.

Али подвинул блюдо к себе и взял горсть фисташек и, разломив один орешек, щелчком отбросил бледную скорлупку в черное озеро.

– Аба не рассказал тебе о других радостных новостях?

Мунтадир выпил вина, и Али увидел, как у него трясутся руки от злости.

– Я не женюсь на этой девчонке с человеческим лицом.

– Ты так говоришь, как будто у тебя есть выбор.

– Этому не бывать.

Али вскрыл еще одну фисташку.

– Ты мог бы дать ей шанс, Диру. Она невероятно умная. Ты бы видел, как быстро она выучилась читать и писать. Невероятно. Уж точно в разы умнее некоторых, – добавил он, пригнувшись, когда Мунтадир стрельнул в него орехом. – Она могла бы помогать тебе решать экономические вопросы, когда ты станешь королем.

– Да, именно о такой жене и мечтает каждый мужчина, – процедил Мунтадир.

Али строго посмотрел на брата.

– Некоторые качества для королевы куда важнее, чем внешность чистокровной красавицы. Она милая. У нее хорошее чувство юмора…

– Вот сам на ней и женись.

Это был удар ниже пояса.

– Ты знаешь, что мне не позволено жениться, – тихо ответил Али.

Младшим сыновьям в роду Кахтани (и особенно тем, в ком течет кровь Аяанле) было запрещено иметь законных наследников. Ни одному королю не хотелось видеть лишних молодых и здоровых конкурентов, охочих до трона.

– И потом на какую жену ты надеешься? Не можешь же ты думать, что отец разрешит тебе жениться на этой танцовщице Агниванши?

– Не пори чушь, – фыркнул Мунтадир.

– Тогда на ком?

Мунтадир подтянул колени к груди и отставил пустой кубок.

– Да буквально на ком угодно, кроме нее, Зейди. Страшнее Манижи я не встречал никого в жизни – и это я говорю, проведя два месяца с Бичом Кви-Цзы. – Он содрогнулся. – Прости мое отсутствие энтузиазма при перспективе лечь в постель с женщиной, которую отец называет ее дочерью.

Али закатил глаза.

– Что за глупости. Нари ничуть не похожа на Манижу.

Мунтадира это не успокоило.

– Это пока. Но даже так, остается еще одна животрепещущая проблемка.

– Какая?

– Дараявахауш, который утыкает меня стрелами, как булавочную подушку, в мою первую брачную ночь.

На это Али нечего было возразить. Нескрываемые чувства на лице Нари, когда она увидела Афшина в лазарете, и то, как рьяно оберегал ее Афшин, не оставляло места для сомнений.

Мунтадир поднял брови.

– Ага, не знаешь, что ответить, да? – Али попытался возразить, но Мунтадир шикнул на него. – Все в порядке, Зейди. Ты только что вернул отцовское доверие. Продолжай выполнять его приказ, радуйся этой вашей странной дружбе. Я сам с ним поговорю. – Он соскочил с парапета. – А пока, если ты не возражаешь против того, чтобы я занялся более приятными делами… у меня по графику сабантуй у Хансады.

Он поправил воротник кафтана и по-хулигански улыбнулся Али.

– Пойдешь со мной?

– К Хансаде? – Али скорчил мину. – Нет.

Мунтадир рассмеялся.

– Однажды что-то станет и для тебя искушением, – бросил он через плечо, направляясь к лестнице. – Кто-то.

Брат ушел, и взгляд Али снова упал на телескоп.

Они будут ужасной парой, – подумал он впервые, вспоминая, с каким интересом Нари изучала звезды. Мунтадир был прав: Али нравилась умная бану Нахида, она никогда не давала ему заскучать со своими вечными вопросами и колкими ответами. Но он начинал подозревать, что Мунтадир не оценит этого. Нет, его брату нравились иные женщины: улыбчивые, увешанные драгоценностями, нежные, любезные и покладистые. Мунтадир никогда не станет проводить с Нари долгих часов в библиотеке, дискутируя на тему рыночной этики, и лазить по шкафам с проклятыми свитками. И Али не мог представить, чтобы Нари была довольна жизнью, часами валяясь на диванах и слушая поэтов, воспевающих своих бывших возлюбленных, и обсуждая качество вин.

И он не будет хранить ей верность. Это даже не обсуждалось. Впрочем, редкие короли хранили верность королевам. А большинство, включая его отца, имели множество жен и наложниц. Али никогда не ставил этот обычай под сомнение – он понимал его как способ наведения мостов и просто реалии этого мира.

Но ему не хотелось думать о том, что этому подвергнется Нари.

Не твое дело – ставить что-либо под сомнение, – одернул он сам себя и поднес телескоп к глазам. Не сейчас и уж точно не тогда, когда они поженятся. Али не отнесся всерьез к упорству Мунтадира. Никто не мог долго противостоять желаниям его отца.

Али потерял счет времени, оставаясь на крыше, погруженный в свои мысли и глядя на звезды. Такое одиночество было редкой удачей при жизни во дворце, и черный бархат небосклона, и подмигивающие издалека солнца как будто приглашали его задержаться. Наконец он опустил телескоп на колени, облокотился на каменный парапет и стал смотреть на темное озеро.

Задумавшись, Али погрузился в полудрему и только через несколько минут заметил, что пришел слуга-шафит и собирал оставленные кубки из-под вина и блюда с недоеденными угощениями.

– Вы закончили, принц?

Али поднял голову. Шафит показывал на тарелку с орехами и кубок Мунтадира.

– Да, спасибо.

Али нагнулся, чтобы вынуть линзу из телескопа, и тихонько выругался, уколовшись об острый край стекла. Но он обещал астрономам, что сам лично упакует драгоценный прибор.

Что-то ударило его по затылку.

Али зашатался. Блюдо орехов грохнулось на пол. Все было как в тумане, когда Али попытался повернуться. Он увидел шафита, блеск темного лезвия…

И чудовищное, рвущее, неправильное чувство острого удара в живот.

Сначала он почувствовал посторонний холод, что-то новое и жесткое там, где раньше ничего не было. Шипение, как будто лезвие выжигало клеймо на ране.

Али открыл рот, собираясь закричать, когда боль накрыла его ослепительной волной. Слуга сунул ему в зубы тряпку, заглушая крик, и с силой толкнул его к каменной стене.

Но это был не слуга. Глаза шафита стали медными, краснота прошлась по черным волосам. Ханно.

– Не узнал меня, крокодил? – процедил лицедей.

Левая рука Али была заведена за спину. Он попытался оттолкнуть от себя Ханно свободной рукой, но в ответ шафит провернул в нем лезвие. Али закричал в тряпку и уронил руку. Горячая кровь потекла на тунику, окрашивая ткань черным.

– Больно, не правда ли? – издевался Ханно. – Железное лезвие. Страшно дорогое. По иронии судьбы куплено на твои последние деньги.