Вице-королева сначала также старалась завоевать сердца в пользу своего супруга. Красивая, очень добрая, благочестивая и щедрая, она нравилась всем окружающим. Она импонировала Бонапарту своим тоном, полным достоинства и при этом довольно холодным. Однако он не любил, чтобы ее хвалили, и она очень недолго прожила в Париже.

Значительная часть пунктов этих декретов не была приведена в исполнение. Новые обстоятельства вызвали новые желания, новые страсти и создали новые фантазии. Недоверие заставило изменить некоторые решения. Правительство Бонапарта во многом похоже на тот дворец Законодательного корпуса, где теперь собирается Палата депутатов (Бурбонский дворец. – Прим. ред.). Ничего не разрушая в старом здании, но желая сделать его более внушительным, удовольствовались тем, что пристроили к нему фасад, который действительно не лишен величия, если смотреть на него со стороны реки; однако, обойдя его кругом, нельзя найти в нем ничего, что было бы связано с этим фасадом. Так, часто, и в своей политической, законодательной и административной системе Бонапарт возводил одни только фасады.

После всех этих сообщений Сенат провозгласил благодарность императору; затем были отправлены депутации к Каролине, новой королеве Неаполя, которая приняла их со своей обычной простотой, а также к двум принцессам. Мюрат уже уехал, чтобы вступить во владение своим герцогством, и газеты не преминули сообщить, что он был встречен с энтузиазмом. Точно так же газеты рассказывали о радости неаполитанцев; но из частных писем было известно, что пришлось продолжать войну, а Калабрия будет еще долго сопротивляться. У Жозефа было в характере много мягкости, и нигде он не вызвал личной ненависти; но ему недоставало умения взяться за дело, и он никогда не бывал на высоте положения, в которое его ставили. По правде сказать, роль королей, созданных Бонапартом, всегда была довольно трудна.

Урегулировав эти великие дела, император перешел к более веселым занятиям. Седьмого апреля в Тюильри совершилось обручение юной пары, о которой я говорила в предшествующей главе. Эта церемония происходила вечером в Галерее Дианы; двор был многочисленный и блестящий; новобрачная надела платье, вышитое серебром и украшенное розами. Свидетелями Стефании были Талейран, Шампаньи и Сегюр; со стороны принца присутствовали баварский наследный принц, обер-камергер курфюрста Баденского и барон Дальберг, баденский министр.

На следующий день вечером совершилась торжественная церемония бракосочетания. Тюильри был иллюминован, на площади Людовика XV, названной тогда площадью Согласия, был устроен фейерверк.

Казалось, двор, несмотря на обычную роскошь, старался выказать в этот день особенную пышность. Императрица, в платье, вышитом золотом различных оттенков, надела на голову, кроме императорской короны, красивейшее украшение из жемчуга. Принцессу Боргезе украшали все фамильные бриллианты дома Боргезе и ее собственные, которым не было цены. На госпоже Мюрат красовались тысячи рубинов, наряд госпожи Луи Бонапарт был покрыт бирюзой с бриллиантами; неаполитанская королева, худенькая и невысокая, почти склонялась под тяжестью драгоценных камней.

У меня никогда не было желания казаться одной из самых блестящих придворных дам, но я помню, что, в свою очередь, была одета в платье, заказанное специально для этой церемонии и стоившее мне шестьдесят луидоров. Это было платье из розового крепа, затканное серебром и сплошь украшенное гирляндами жасмина. Голову я украсила жасмином с вплетенными бриллиантовыми колосьями. Хотя мои драгоценности стоили от сорока до пятидесяти тысяч франков, но были гораздо скромнее тех, которыми было украшено большинство дам.

Принцесса Стефания получила драгоценные подарки от своего супруга и еще больше подарков от императора. На голове у нее была бриллиантовая диадема, над которой возвышался венок из флердоранжа. Платье было из белого тюля, затканное серебряными звездами и также украшенное флердоранжем. Она стояла у алтаря с необыкновенной грацией и так преклонила колена, что снова очаровала императора и всех присутствующих, а ее отец, стоящий в толпе сенаторов, прослезился. Мне казалось, что во время этой церемонии его положение было очень странным; испытываемые им чувства должны были быть довольно сложными. Ему пожаловали баденский орден.

Церемонию бракосочетания совершал кардинал Капрара. После церемонии перешли из капеллы в парадные апартаменты – в том же порядке, как пришли в капеллу: принцы и принцессы открывали шествие, императрица шла в сопровождении всех придворных дам, рядом с ней баденский принц, а император шел под руку с новобрачной. Он был в мундире, предназначенном для торжественных церемоний; я уже говорила, что этот мундир очень шел ему. Если чего-нибудь и не хватало в этом торжественном шествии, то это несколько большей медленности. Бонапарт всегда старался идти быстро, и это заставляло всех нас идти скорее, чем следовало. Пажи несли шлейфы принцесс, королевы и императрицы. Что же касается нас, то нам невозможно было развернуть наши шлейфы, потому что их необыкновенная длина задержала бы императора.

Величие церемоний при нашем дворе слишком часто нарушалось тем, что камергеры, идущие впереди императора и сзади нас, беспрерывно повторяли вполголоса: «Скорее, скорее, дамы! Двигайтесь скорее».

Графиня д’Арберг, которая жила при дворе эрцгерцогини Нидерландов и привыкла к немецкому этикету, принимала эти резкие заявления с огорчением, заставлявшим нас смеяться, так как мы уже привыкли к этому. Она говорила, шутя, что нас следовало бы называть придворными курьерами и одевать в короткие платья вместо длинных, совершенно нам ненужных. Этот обычай сильно раздражал еще и Талейрана, который должен был в качестве обер-камергера идти впереди императора, а он с трудом ходил даже и медленно.

Что касается императрицы, то в этом пункте она никогда не уступала воле своего супруга. У нее была очень грациозная походка, и она не желала отказываться ни от одного из своих преимуществ, а потому ничто не могло заставить ее торопиться, и только сзади нее начиналась толкотня.

Я вспоминаю, что в тот момент, когда следовало начать шествие, император, не привыкший ходить под руку с женщинами, очутился в некотором затруднении: он не знал, какую руку, правую или левую, следует предложить юной принцессе. Решить это пришлось ей самой.

В этот же день в дворцовых апартаментах состоялся большой раут; сначала устроили концерт, а затем балет, после которого был ужин. Так как неаполитанская королева должна была следовать за императрицей, то Бонапарт посадил приемную дочь по правую руку от себя, отдав ей предпочтение перед своей матерью. Госпожа Мюрат была, как обычно, сильно огорчена тем, что вошла в залу только после юной принцессы Баденской.

На другой день двор отправился в Мальмезон, а через несколько дней устроился в Сен-Клу. Двадцатого апреля все вернулись в Париж, чтобы присутствовать на великолепном балу, данном в честь бракосочетания. Император, желавший показать свой двор Парижу, разрешил пригласить значительное число дам и кавалеров из разных классов общества. Апартаменты были заполнены громадной толпой[123]. Устроились две кадрили; одна из них, под руководством госпожи Луи Бонапарт, танцевала в Зале маршалов; я участвовала в этой кадрили. Шестнадцать дам в белом, в венках из разноцветных цветов, в платьях, украшенных цветами, и с бриллиантовыми колосьями на голове, танцевали с шестнадцатью кавалерами в белых атласных, застегнутых наглухо фраках, с шарфами, подобранными к цвету венков их дам. Когда мы окончили наш балет, император и его семья перешли в Галерею Дианы, где госпожа Мюрат руководила другой кадрилью – из дам и кавалеров, одетых в испанские костюмы. Потом было разрешено танцевать всем без исключения, и придворные смешались с городскими жителями. В громадном количестве были предложены мороженое и прохладительные напитки. Император уехал в Сен-Клу, побыв на балу один час и поговорив со многими из присутствующих, то есть спросив у каждого кавалера или дамы их имена. После его отъезда танцевали до самого утра.