Пятого июня император принял чрезвычайного посла Порты, который передал ему поздравление и выражение дружбы со стороны султана. Это посольство сопровождалось великолепными подарками в виде бриллиантов, жемчужного колье ценой в восемьдесят тысяч франков, духов, бесчисленного множества шалей и арабских лошадей со сбруей, украшенной драгоценными камнями. Император отдал колье своей жене; бриллианты и шали были распределены между придворными дамами. Самые лучшие из шалей императрица взяла себе, но их осталось еще достаточно, чтобы убрать ими будуар в Компьене; императрица Жозефина очень заботилась о его отделке, но воспользовалась им только императрица Мария Луиза.

В тот же день посланные из Голландии объявили, что в Гааге после долгого обсуждения признали конституционную монархию единственно подходящей отныне формой правления, так как она соответствует принципам, распространенным сейчас в Европе. Для того чтобы утвердить эту форму правления, они просили Луи Наполеона быть ее основателем.

Бонапарт отвечал, что эта монархия действительно полезна для общей европейской системы, что она рассеивает его собственное беспокойство и дает ему возможность отдать голландцам сильные крепости, которые он до сих пор удерживал за собой. Обращаясь к брату, он посоветовал ему заботиться о народах, которые поручал ему. Эта сцена была очень хорошо разыграна, Луи отвечал соответствующим образом. По окончании аудиенции, точно так же, как и в эпоху Людовика XIV, во время принятия испанского наследства, двери отворили настежь и перед собравшимся двором провозгласили имя нового голландского короля.

Тотчас же архиканцлер доложил Сенату новый декрет императора и произнес обычную в этих случаях речь.

Император гарантировал своему брату нераздельность владений; они должны были переходить по наследству по нисходящей линии, но короны Франции и Голландии никогда не должны были соединиться в одних руках. В случае несовершеннолетия наследника регентство принадлежало королеве, а в случае ее смерти император французов, в качестве постоянного главы императорской фамилии, должен был назначить регента, избранного из принцев королевской фамилии или из голландцев. Голландский король оставался коннетаблем Империи. Мог быть назначен и вицеконне – табль, если бы этого пожелал император.

Вместе с тем Сенату было объявлено, что Дальберг, его светлость архиканцлер Священной Римской империи, просил папу о назначении кардинала Феша своим помощником и преемником; его святейшество сообщил об этой просьбе императору, и император дал свое согласие.

«Наконец, – говорилось в этом декрете, – так как герцогства Беневент и Понтекорво служат предметом спора между неаполитанским и римским дворами, то для прекращения этого спора мы оставляем за собой право вознаградить эти дворы, а герцогства обращаем в непосредственные фонды Империи: мы отдаем их нашему обер-камергеру Талейрану и нашему кузену Бернадотту в качестве вознаграждения за услуги, оказанные родине. Они будут носить титул герцогов, дадут нам клятву в том, что будут служить нам верой и правдой, и, если у них не останется потомства, мы оставляем за собой право располагать этими герцогствами».

Бонапарт не выказывал большого расположения к маршалу Бернадотту; похоже, он считал нужным возвысить его потому, что Бернадотт женился на Дезире Клари, свояченице Жозефа, и императору казалось подходящим, чтобы сестра королевы стала по крайней мере принцессой.

Кажется, будет совершенно лишним говорить о том, что Сенат одобрил эти новые назначения.

На другой день после этой церемонии, которая вводила в семью Бонапартов нового короля, мы завтракали с императрицей. Вдруг с очень веселым видом входит ее муж, держа за руку маленького Наполеона, и обращается к нам всем со следующими словами:

– Дамы, вот маленький мальчик, он расскажет вам басню Лафонтена, которую я заставил его выучить сегодня утром, и вы увидите, как хорошо он ее говорит.

В самом деле, ребенок начал декламировать басню «Лягушки, просящие царя», а император хохотал в каждом месте, где находил какие-нибудь намеки. Он стоял за креслом госпожи Луи Бонапарт, сидевшей за столом напротив матери, и дергал ее за уши, беспрестанно повторяя:

– Что вы скажете об этом, Гортензия?

Ему почти ничего не отвечали. Я улыбалась, заканчивая свой завтрак, а император, который явно пребывал в прекрасном расположении духа, сказал, смеясь:

– Я вижу, госпожа Ремюза находит, что я даю Наполеону хорошее воспитание.

Это назначение Луи открыло брату его печальное семейное положение. Вступая на трон, жена Луи проливала обильные слезы. Неблагоприятный климат, от которого должно было еще больше расстроиться ее слабое здоровье, страх, который внушало ей пребывание наедине со строгим мужем, отчуждение, которое он проявлял по отношению к ней, нисколько не уменьшая при этом своей ревности и лишая ее какого бы то ни было оправдания, – все это заставило ее признаться во всем императору. Она открыла ему свое горе, чтобы подготовить его к тем огорчениям, которые, вероятно, ей придется еще испытать. Она просила у него защиты и добилась обещания никогда не судить ее, не выслушав сначала оправданий. Она сказала ему, что, зная заранее о предстоящих ей преследованиях, решила – в ту минуту, когда почувствует, что чаша страданий переполнилась, – удалиться от мира, жить в монастыре и отречься от венца, предвидя его шипы.

Император просил ее быть мужественной и терпеливой и обещал ей свою поддержку. Он просил ее предупредить его прежде, чем решиться на какой-либо окончательный шаг. Я могу сказать, что эта несчастная женщина готовилась к вступлению на трон как к новой жертве.

Мое путешествие в Котрэ – Голландский король – Мнимое спокойствие во Франции – Меттерних – Новый катехизис – Рейнская конфедерация – Польша – Смерть Фокса – Объявление войны – Отъезд императора – Паскье и Моле – Заседание Сената – Первые столкновения – Двор – Принятие в Академию кардинала Мори

В июне 1806 года я уехала на воды в Котрэ и отсутствовала три месяца. Мое здоровье было тогда в ужасном состоянии, и я хотела отдохнуть от множества ежедневных волнений, от которых уставала душой и телом. Моя семья, то есть мой муж, мать и дети, устроились в Отейле, откуда Ремюза мог часто ездить в Сен-Клу, и лето они провели тихо и спокойно. Наш двор был тогда довольно пустынным. Голландские король и королева уехали, семья Бонапартов устроилась в другом месте: лето давало возможность многим наслаждаться свободой. Император, обеспокоенный грозой, которая надвигалась на Европу, отдавался упорному труду, его жена посвящала свой досуг украшению Мальмезона.

В «Мониторе» помещались одни только рассказы о триумфальных въездах новоявленных правителей в их государства. В Неаполе, Берге, Бадене и Голландии энтузиазм, как говорили, царил необычайный, и повсюду народ был в восторге от полученных им даров. Часто приводились речи принцев и королей, и все они обращались к своим подданным с пышными похвалами по адресу великого человека, посланниками которого были. Не подлежит сомнению, что сначала Луи Бонапарт имел у голландцев большой успех. Его жена разделяла этот успех; она была так кротка и приветлива, что вскоре ее странный супруг стал завидовать чувствам, которые проявляли по отношению к ней голландцы, – это я узнала от французов, сопровождавших королевскую чету в Голландию. В характере Луи была привычка требовать, чтобы все зависело исключительно от него. Подобно своему брату, он боялся малейшей независимости. Сначала он потребовал, чтобы королева держала блестящий двор, но потом изменил свое распоряжение и заставил ее вести самую уединенную жизнь; это отдалило ее от народа, над которым она должна была царствовать.