мелькал в телевизоре. Он часто нам рассказывал про него — одно и то же, но очень забавно, в лицах и красках. А на первом этаже нашего дома была пивнушка, возле которой я обычно сидела и ждала маминого возвращения.

Не проведать ли мне наш дом?

Но какой смысл? Я же приехала в Осаку совсем не за этим, что я вообще здесь делаю? Вытирая пот, я смотрела на прохожих. Вспоминала стены, облицованные коричневой глянцевой плиткой. Она была нескольких оттенков, и каждый прямоугольник отливал карамельным блеском. Рядом со входом в пивнушку начинался коридор, который вел к лестнице. В коридоре всегда царил сумрак. На стене висели почтовые ящики, тускло-серебристые. А сейчас, что там сейчас? Даже не верилось, что место, куда я ребенком складывала все свои нехитрые, но дорогие сердцу пожитки, а потом так ни разу и не вернулась, находится в нескольких минутах ходьбы от этой скамейки. Может, все же сходить? Существует ли еще наш дом? Что стало с соседними? Но даже если дом не снесли, что мне с ним делать? О чем думать, когда видишь такое спустя столько лет? А с другой стороны, почему я так этим гружусь? Что такого — сходить взглянуть на место, где жил раньше? И все же мне было страшно. Я не знала почему, но стоило представить, как я стою и смотрю на свой прежний дом, как ноги у меня стали будто ватные.

Я снова зашла в мини-маркет, купила еще воды и стала пить — медленно, по глотку. Потом села обратно на скамейку и рассеянно уставилась на дорогу. Когда я взглянула на часы, они показали полтретьего. Может быть, пора уже вернуться на Сёбаси и позвонить Макико? И написать Мидорико, что я благополучно добралась до Осаки. Да, возможно, именно так и следует поступить. Но я не смогла заставить себя встать со скамейки.

Мимо прошла семья. Две девочки в похожей одежде, видимо сестры, немного отстали от мамы и побежали ее догонять. За спинами у них прыгали голубые рюкзачки. Сначала в маму уткнулась одна, потом ее догнала вторая, обхватив маму руками, куда дотянулась, — за бедра. И все втроем со смехом отправились дальше. Я смотрела им вслед, пока их силуэты не растаяли вдали, потом стерла ладонями пот с лица. Встала, встряхнулась, чтобы поправить рюкзак, свернула направо возле лапшичной и пошла в сторону дома, в котором мы когда-то жили.

Стоило немного отойти от главной улицы, как туристы исчезли и вокруг стало тихо. Безлюдный переулок был залит беспощадно палящим солнцем. Маршрут был мне знаком. Я окидывала взглядом каждую лавку, каждый дом. Какие-то из них были старые, хотя и перестроенные, но большую часть из них я видела впервые. Справа я увидела маленький, поросший травой пустырь. Раньше тут была прачечная самообслуживания, и в дождливые дни я подолгу сидела в ней на скамейке, посреди запаха сохнущего белья, и глядела, как большие дождевые капли падают на серый асфальт и отскакивают от него.

На месте овощной лавки стоял другой дом, серо-голубой, однотонный — будто сложенный мастером оригами из одного листа бумаги. Возраст дома не поддавался определению. Стальная дверь сбоку, матовые окна без занавесок, не поймешь, живет там кто-нибудь или нет. Кафе справа от дома выглядело как прежде, только вот ставни были опущены и, судя по всему, уже довольно давно. Я не спеша шагала дальше по переулку. По пути я не встретила ни одного человека, не услышала ни единого звука. Как будто солнечный свет и жар поглотили все живое вокруг. Справа обнаружилась парковка, на которой не стояло ни одной машины. Раньше — точно, раньше тут был дом, его дверь целый день не закрывалась, люди то входили, то выходили. А еще в этом доме жила большая собака — метис по кличке Сэн, крупная, спокойная, она обычно лежала на крыльце. Я очень любила Сэн и часто подходила ее погладить. Однажды я видела, как она щенилась, как из нее появляются крошечные детеныши, влажные и блестящие, словно внутренности. Сэн вылизывала их, а слепые новорожденные щенки крутили мордами в поисках сосков. Запах подстилки, высунутый собачий язык, темные пятна вокруг глаз… Машинально подняв голову, я увидела наш дом.

И застыла с запрокинутой головой, медленно моргая.

Плитка с карамельным отливом была все та же. Заведения на первом этаже, судя по всему, успели не один раз смениться — на незнакомом мне зеленом козырьке, уже успевшем выгореть, под слоем краски слегка проступали очертания каких-то букв. Окна были закрыты ставнями, сплошь в пятнах ржавчины и плесени. Дом казался совсем крохотным. В два велосипеда шириной. Справа от закрытого заведения темнел проход — тот самый, что вел к нашей лестнице. Я сжала губы. Я знала, что дом невелик, но чтобы настолько… Проход был узкий, не больше метра, так что я решила, что войти лучше боком. Высокий порог соединялся с тротуаром полоской цемента. Этот бетонный прямоугольник, на котором я так часто сидела в детстве, был того же серого цвета, что и раньше. Я хорошо помню, как возле нашего дома появился человек в рабочем комбинезоне и сделал этот цементный пандус. Он не велел до него дотрагиваться, пока тот не застынет. Оставшись одна, я стала наблюдать за тем, как цемент постепенно твердеет, и в какой-то момент, затаив дыхание, нажала на него пальцем. Потом присела на корточки и вгляделась.

След от моего пальца все еще был виден. Крохотная ямка — казалось, отведешь на секунду взгляд, и она исчезнет. Да, именно здесь я сидела чуть ли не каждый вечер, здесь я ждала маму, прислоняясь спиной к карамельной плитке и иногда прикладывая палец к своей ямке.

Коротко выдохнув, я шагнула внутрь.

В коридоре было прохладно и темно и слегка пахло плесенью. Похоже, жильцов в доме не осталось. Здание, одинокое и заброшенное, стояло в ожидании сноса. В сумраке коридора чуть поблескивали заржавевшие почтовые ящики. За ними виднелась лестница. Узкая-узкая. С каждой ступенькой во мне пробуждались воспоминания, словно по коже бежали мурашки. Часто дыша, я поднималась по лестнице. Однажды по ней, такой тесной, что даже одному взрослому не повернуться, бабушка Коми несла меня на спине. На этой лестнице я играла с Макико. По ней я со смехом взбегала вверх, догоняя маму. А в те редкие дни, когда мы решали пойти куда-то все вместе, я видела сверху спину отца, который спускался первым, сунув руки в карманы.

На третьем этаже я обнаружила дверь, оклеенную пленкой