тять, я пойду… Надо торопиться, а то скоро жара наступит.

– Держись берега, от Ангары далеко не отходи, чтоб не заблудиться. Так до самого Калачного. Храни тебя Господь.

Санька поглядел в синеющее низовье Ангары и подумал о том, что мог бы в это село Калачное, соорудив плот, легко добраться и по воде. Так-то уж точно не заблудился бы. Жаль, поздно хватился! Будь наперёд умнее.

У церкви стояла карета…

Идёт Санька по верстовой бейтоновской улице, где дома большей частью окнами на Ангару, и удивляется – ни одна собака, слыша шаги, не тявкнула. Высунет из подворотни морду и спрячется. Боится гавкнуть или отдаёт дань уважения юному путнику с походной сумой? Санька, зная собачьи повадки ожидать подачку, приготовил лепёшку – не понадобилась: улица, будто кто её прямо на Санькиных глазах отсёк огромной секирой, кончилась. И, словно белая лебедь, справа на прибрежной возвышенности показалась церковь. Это на неё всякий раз, когда выходила на свой подкаменский берег, подолгу смотрела и тихо читала молитвы мать. Свою деревянную церковь подкаменцы разрушили в тридцатых годах, а бейтоновская, конечно, разграбленная, сохранилась и на расстоянии, через Ангару, откликалась богочтимым людям.

Санька, завороженный благостью «лебёдушки», приостановился. Стоит и, затаив дыхание, смотрит. Белостенное здание с пустыми провалами окон, с поблекшим куполом и покосившимся крестом навеяло чувство грусти и благоговения. Хочется зайти вовнутрь и посмотреть. Заходи! Паперть цела, приоткрыты двери. А наказ отца никуда не сторониться? Так ведь церковь-то рядом, не в стороне…

Ранили душу леденящая пустота и осквернение того, что некогда наполняло её красотой.

В южный проём окна, напомнив Саньке о его долге идти к дяде Роману, заглянуло солнце. А мысли, жужжа, ошалело кружат, как в медоносную пору пчёлы… Вдруг послышался тихий звон. Почудилось? Насторожился. Нет, слышит. Вот он, коснувшись чуткого уха, разросся и, постепенно теряя силу, растаял за горизонтом. Колокольный звон показался, чтобы известить, что он жив, только долгое время таился. Помнит, сказывала бабушка Прасковья: колокольный звон – голос небесной власти. Когда в Подкаменском сошлись в ярой драке белые и красные, то батюшка Кохандий погнал звонаря Игнашку на колокольню. Тот, радый благостному делу, ударил во все пять колоколов. Услышав звон, супротивцы прекратили стрельбу и разбежались в разные стороны.

…А бывало, вспомнил, мать, глядя на церковь, напевала песенку о богатой свадьбе:

У церкви стояла карета,

Там свадьба богатая шла.

Все гости нарядно одеты,

Невеста всех краше была…

На ней было белое платье,

Венок был приколот из роз.

Она на святое распятье

Смотрела сквозь радугу слёз.

Наверное, и в этой церкви бывало так: под венцом красивая девица и её неприглядный пожилой жених. Жалко – напрасно сгубили девицу. Будь Санька рядом, взял бы её за руку и увёл из церкви… Как вырастет, так возьмёт в жёны тоже красивую, но своих лет честную девицу.

Светит в оконце солнышко: пора! Путь далёк лежит.

По вековой тропе

За полусонной Бейтоновой дорога, сторонясь Ангары, потянулась в гору. Вот те фокус! Отец наказал от реки не отклоняться, а тут вот што: по берегу хода нету, там ниже отвесная скала оборвалась прямо в воду… А в воду не суйся, не зная броду. И дорога бог весть куда – как в поднебесье. Спросить не у кого – ни попутчиков, ни встречного. Ты сам себе хозяин – вот и решай, что делать, зная, что обратного пути нету. Только вперёд, туда, куда тысячи-миллионы лет течёт Ангара. Она сегодня твой путеводитель, и потерять её из виду, считай, что лишиться ориентира. И ходи-блуждай, как в потёмках.

Не по себе стало Саньке, хоть плачь, да разве слёзы помогут? Больше нагонят страху. Лучше присесть да подумать. Время подскажет выход. Да и перекусить пора – зычно засосало под ложечкой. Примостился обочь дороги на бугорке, вынул из сумки две лепёшки и одно яйцо – пока хватит! Остальное приберечь надо. Скоро полдень, а дорога, считай, только началась, до Калачного шагать да шагать. Останавливаться на отдых не раз придётся… А што в сумке осталось? Пошарил и заодно со съестной поклажей нащупал обёрнутый платочком конверт. Развернул и обрадовался – образок святой! Положила, не оглашая, мать – напутствие на благополучную дорогу. Вот почему бейтоновские собаки не то что напасть, даже, чуя божественный оберег, не посмели гавкнуть.

Поел парень, и будто прибавилось смелости – пойдёт берегом, если у скалы неглубоко, снимет штаны и перебредёт. По жаре подниматься в гору тяжело, да и потеряет время, если дорога уманит куда-нибудь в бурятские степи.

Подойдя к прижиму, Санька со страхом поглядел на свитый воронками стремительный поток. Это тебе не тихоня Ида, которую исшарил всю вдоль и поперёк бродом. Это матушка своенравная Ангара! Радуйся и сторожись. Чуть оступился на гальке – подхватит течением, и поминай как звали… Нет, безвестно погибать не годится. Лучше пойти в бурятские степи. Буряты народ дружелюбный, в беде не оставят…

Дорога вывела на большое плоскогорье. Саньке показалось, что поднялся высоко-высоко – тут совсем близко и солнце, и ночью луна со звёздами, а уж что говорить о тучах и облаках – они повиснут над самой головушкой. Не зря облюбовали это местечко переселенцы из Зауралья. Вот оно село Каменно-Ангарск, о людях которого знал и рассказывал бывалый подкаменец глуховатый пастух Платон. Говорил, удивляясь, будто они, не ведая о шалостях Ангары, поперву поселились в землянках на прибрежной равнине пред плоскогорьем. Понравилась Ангара – быть рядом с нею весело, пей чистую водицу, лови рыбку. А она, когда настал в декабре рекостав, показала им свою волю – разлилась. Шуга поплыла, руша дворовые изгороди. Перебрались зауральцы на безопасный участок. Построили на свой лад глинобитные крытые соломой хаты. Завели большие огороды, расплодили скот, живи – не тужи.

Любопытные односельчане Платону, природному шутнику, верили и не верили. И Санька, конечно, не думал, что когда-либо придётся побывать в селе, вознёсшемся на крутояре у самой Ангары. А вот теперь всякому, кто посмеет усомниться, Санька скажет, что дядьке Платону надо верить.

Заросшая спорышем дорога пошла в обход селения по западной его окраине, мимо означенных изгородью из жердей пока ещё пустых огородов. Зазеленеют, украсятся в начале июля, когда будет, отслужив свой срок, возвращаться домой. Белые хаты там-сям – кто где хотел, там и ставил. Говорят, так и надо, не по чьей-то глупой сторонней указке, а чтобы жилец старался чувствовать