день, то хмурая под дождём, и самая беззащитная – в момент полного затмения солнца. «Что ты, Саша, рисуешь всё одну и ту же берёзоньку?» – спрашивала, дивясь постоянству юного живописца, учительница. – «Да она же ведь разная, – отвечал смело, – разве не видите?» Может, Серафима Яковлевна и впрямь различия не видела, ибо художник только воображал в голове, а показать на рисунке не хватало умения.

Всё теперь уж пропадает, теряется в тумане, только одна одинокая берёзка на прибрежье стоит, как и прежде, маня в жаркий полдень посидеть под её прохладной тенью.

И страсть хочется дяде Саше узнать, что стало с нею, когда подступила большая вода – затопило её, бедняжку, живую или кто, пожалев, срубил на дрова. Остаётся лишь гадать – никто не скажет тебе, бывший подпасок! И самому не побывать на памятном месте. Только и утехи, что память о нём веселит, радуя старческую душу.

«Чудачит старик! – скажет иной читатель, бывавший на Ангаре и видевший Братское море. – Жаль ему одинокую берёзку, будто не знает, сколь их, берёз и сосен, легло на дно гнилью. Тысячи, миллионы!»

Да вот так повелела судьба, что запомнилась человеку одинокая берёза на всю его долгую жизнь. О ней и это, озарённое правдой и совестью, повествование.

Переправа

Санька предчувствовал: как только закончится учебный год, то ему или старшему брату Лёхе надо будет идти в Калачное помогать дяде Роману. Сейчас у него в помощниках сестра Танюшка. Ей бы уже учиться где-нибудь ремеслу, да судьба распорядилась по-своему. В лихие тридцатые годы, когда Танюшке пришла пора в школу, семья оказалась в страшной беде – отца осудили на три года за срыв твёрдого задания по хлебосдаче и забрали всё, что было в доме и на подворье. Жили на заимке, начальная школа – в отдалённом селе; ни одежонки, ни харчей. И осталась Танюшка помогать матери. Так прошло три года. Возвратился отец. Семья перебралась на жительство в большое село Подкаменское. Тут семилетка – иди учись, да постыдилась взрослая девчонка сидеть в первом классе с малышами.

Жребий, кому первым идти подпаском к дяде Роману, выпал Саньке. Родители, отец Василий Иванович и мать Александра Дмитриевна, могли распорядиться по-своему: раз старший из сыновей Лёнька, то ему и следует начинать пастушескую службу. Но, послушав горячие споры, отец решил успокоить ребят – пусть рассудят их цветные листки бумаги. Кому попадёт красный листочек, тот и отправится.

Санька удачей возгордился: вот те, Лёнька, хоть ты и старший, а победа за мной! Хватит тебе верховодить. Лёнька обиженно хмыкнул: «Ступай, думаешь, там тебе калачей приготовили – на, Санечка, кушай сколь хочешь».

Ночь прошла в предчувствии дальней незнакомой дороги. Что только во сне ни грезилось парнишке: то окликнул из дремучего сосняка невидимый Лесной хозяин; то вышел на тропу и сидит на задних лапах, поджидая и сверкая огненными глазищами, матёрый волчина; то встречает страшный бородатый мужик и спрашивает зачем-то, куда бредёт…

Проснулся задолго до восхода солнца. Мать уже хлопотала на кухне. Отец суетился в ограде. Санька в окошко видел, как он взял под сараем вёсла и поставил возле калитки. Смекнул: чтобы не задерживаться в ограде – выйдут из дома, вёсла на плечо – и на берег.

Есть в рань утреннюю шибко не хотелось, что обеспокоило мать: как же пускаться в дорогу полуголодному? Настаивая, предлагала поесть то, другое, но парнишка отказывался упорно. Успокоил мать тем, что еду возьмёт с собою и, как только проголодается, присядет на обочине тропы обедать. Он на мгновение даже представил, как это будет. Сидит на травянистой кочке, на которой никто никогда не сидел. Мёртвая, на весь горизонт, тишина, её не колышет даже стрёкот кузнечиков. И он, Санька Костров, вспоминая мать, уминает такие вкусные на чистом вольном воздухе подорожники.

Вошёл отец и спросил жену, всё ли собрала парню в дорогу. Александра Дмитриевна назвала приготовленное: рубашка, штанишки, полотенце, кусочек мыла; лепёшки и яйца завернула в тряпочку из белой ткани отдельно – и всё положила в сшитую накануне холщовую суму. Посмотрела, затаив грусть, на сына и сказала:

– В сумке будешь носить в поле пищу… что подадут… Хозяева разные, да еда, скорей, похожая – хлеб, молоко, яйца, а может, у кого случится кусочек мясца или сальца. Что дадут, то и бери. Сам много не проси…

– Ладно, мам… Понял, – и, взглянув на отца (ожидает, когда кончит завтракать!), поднялся из-за стола.

– Ну, путешественник, готов? – Василий Иванович положил на Санькино плечо руку.

– Ага…

– С Богом, родной, – перекрестила мать. – Будь осторожнее, ни с кем, если кто встренется, не связывайся, иди тропинкой своей.

Когда вышли на берег, из-за Угольской горы поднялось солнце, и речную долину, открыв глазу её широкий простор, озарил яркий вольный свет. В его купели изредка появлялись над водой разрозненные кудельки тумана и, поиграв, пропадали бесследно.

– Не помешает… – подумал Василий Иванович и оттолкнул лодку от берега.

Лёгкая лодка-плоскодонка шла ходко. Саньке, сидевшему на корме с шестом, казалось, что её тянет на канате невидимый богатырь Водяной, а не отец с натугой гребёт вёслами, упершись ногами в поперечину.

Санька, будто почувствовав, что за его спиной кто-то стоит и наблюдает, как лодка, удаляясь, приближается к западному берегу, вдоль которого растянулась на добрую версту деревня Бейтоново, оглянулся. На родном крутосклонном прибрежье увидел машущий поднятыми руками силуэт человека в белой рубашке. Лёха!.. Прибежал проводить – ранним утром-то спал крепко и не чуял, как братка собирается в дорогу. Машет – доброго пути желает и счастливой встречи с дядей Романом. В ответ Санька помахал шестом.

Пристали к пологому берегу выше мостков для причаливания катера, служившего переправой Подкаменское – Бейтоново. Санька вспомнил, что об этой переправе учитель говорил интересное: что она такая, где катер с керосиновым двигателем, единственная на обширную округу и соединяет несколько правобережных сельскохозяйственных районов с шахтёрским городом и крупной железнодорожной станцией; что на этом пароме переправлялся известный командир чоновского отряда Иван Стродов, чтобы усмирить повстанцев во главе с унтер-офицером царской армии, трижды георгиевским кавалером Фёдором Градовым…

В груди дрогнуло, запершило в горле, отяжелели веки. И Санька, сдерживая слезу, всхлипнул – жалко расставаться. Как они тут все – и мать с отцом, братишки Лёха, Толян и Кольша, маленькая сестрёнка Маша – будут жить без него? Кто наловит на Иде ельцов и накормит?.. Да што теперь? Не возвращаться же обратно? Вернись – поднимут на смех, и клеймо труса останется на всю жизнь. И Санька, повесив на правое плечо сумку, сказал:

– Ну,