себя настоящим хозяином. Идёт, поглядывая на соломенные крыши-шапки (чудно парнишке), и слышит певучий из огорода голос:

– Ит, хлопец, не заплутался? – окликнула распрямившаяся возле грядки женщина, одетая в широкую триковую юбку и ситцевую кофту с короткими рукавами.

– Не знаю, – приостановился путник. – Сказано было идти возле берега Ангары, вот и иду.

– В екую ж деревню?

– В Калачное.

– Далече…

– Приду – узнаю: далече или нет.

– Сам-то откуда?

– Из Подкаменского.

– Кто ж это тебя такого одного снарядил? Поди, бродяжка? Из дому убёг?

– Не, тётенька… Я не убёг. Иду помогать дяде Роману пасти коров…

– Да ну ти!..

– Правда.

– Гарно, хлопец, если не брешешь. А чи, больше кому нима?

– С братом Лёхой на двоих место поделили.

– Поди, проголодался? Пойдём, покормлю.

– Некогда. Надо идти. Скажите, по этой тропинке к Ангаре выйду?

– Доведёт. Тилько вот… – и старушка, довольная случаем погутарить, рассказала, что придётся пройти по глухой лесистой пади, где вековые сосны. Место таинственное, заповедное, и прежде чем пройти его, следует спросить Лесного хозяина.

«Вот ещё чего не хватало, – задумался Санька. – А если этот Лесной вредный и злой, как главный подкаменский артельщик Иоська Середков, откажет? Что тогда? Возвращаться к броду?»

Санька, удивлённый загадкой, спросил:

– А што надо сказать Лесному?

– Ране перекрестись. Потом проси: милый добрый хозяюшко, позволь мине пройти по твоему царству к Ангаре. И ежели он зазвенит колокольчиком – скажи, поклонясь, спасибо и шагай…

Ощетинилось густым сосняком жилище Лесного хозяина. Санька, будто перед ним встала стена-невидимка, остановился. Ноги спутаны – не шагнуть. Огляделся – вокруг ни души. Не видно и никакого Лесного… Да тебе, сколь ни смотри, он и не покажется. А-а! Забыл – весёлая старушка наказывала попросить разрешения пройти по волшебной пади. Прошептал, судорожно дыша. Сосняк откликнулся протяжным звоном: «Иди, отрок, дальше!» Большой чародей этот Лесной! Ведь почуял, что Санька собирается в дорогу и не минует его владение – напомнил о себе: показался в преддорожную ночь во сне. «Ждёт, беспокойный, нового гостя, – подумал Санька, – значит, позволит пройти к Ангаре». И несказанно обрадовался, когда в просвете меж высоченных сосен в конце пади огнисто сверкнула чистой голубизной было потерянная река.

Выйдя на широкую прибрежную лужайку, Санька, будто только что явившийся на белый свет, огляделся: всё ново и всё приметно! Не страшит обойдённый по плоскогорью хмурый утёс; дивит заросший сосняком, словно бородатый предок, остров-красавец Марахтуй – разделил Ангару на две протоки и радуется тому, что они, лаская, не устают омывать его берега. Лужайка не лужайка – далеко-далеко простёрлась равнина: поди, до самого Калачного? Хорошо бы.

Здесь и Ангара-шалунья совсем другая: шибко быстрая, течёт по матёрому руслу. Барашки-калачики сверкают серебряными монетами. Калачики рождаются на глазах и скоро же, тесня и сбивая друг друга, навсегда пропадают. И так, представляет, по всему материку от Байкала до самого Енисея.

А вот и нырнула в траву по равнине тропа. По ней идти дальше. Сегодня ещё никто не шёл – свежая трава, не примятая. Первым оставит след Санька. А кто был вчера и много-много лет назад? Страшно подумать! А узнать хочется. Может быть, узнает, когда вырастет – сейчас будет рад и тому, если вековая тропа не оборвётся. Завораживает тихое журчание воды под утёсом. Склонила истома, и Санька, положив отяжелевшую голову на суму, задремал. Скоро все близкие дивные звуки – и журчание воды под утёсом, и вздохи старых сосен из пади – замолкли. Зато послышался голос другой – далёкий, но тоже ласковый:

Ангара, наша реченька,

Живоструйная красавица!

Сколько лет тебе – не считано.

Сколько воды утекло – не меряно.

Твердь гранитная – берега.

И вода чиста, как слеза.

В полночь тихую с неба ясного

Ходит гостьей к тебе звезда…

Тянется с небесной высоты, навевая блаженный покой, такой близкий, будто материн, желательный голос. Отдохни, путник, – устал! А пока ещё не одолел и половину пути. Отдохни да поторопись – денёк-то не бесконечен. Кто тебе в потёмках подскажет, по какой дорожке идти?

Встрепенулся от весёлого наговора кукушки. Звонкое «ку-ку» донеслось, будто заиграл пионерский горн, из тенистой пади.

«Спасибо, бездомница, напомнила!» – подумал, благодаря беспокойную птицу. Не грешно – мог и проспать, парнишке простительно.

Кукушка, не услышав просьбу посчитать года, умолкла – будто обиделась, что лишили природной забавы.

Усыпанный разноцветной галькой, будто застланный ярким цыганским платком, берег напомнил – после сна надо умыться! С ладоней плеснул на лицо, обмыл шею – холодная водица взбодрила. Сума на плече – достал лепёшки, яйцо, съел, запивая почерпнутой ладошкой водой. Взглянул на солнышко – ушло далеко за полдень! И куда торопится? Саньке не надо, чтобы спешило. Сегодня денёк такой – оно должно быть рядом с Санькой, в его власти, как и всё, что окружает – река, сосновый лес, прибрежная равнина и вековая тропа, – потому что сегодня Санька единственный, кто видит это и хочет, чтобы оно было с ним всегда…

Утёс, захмурев, накинул на Ангару серую тень. Смолистым настоем пахнуло из пади. По-прежнему играя серебристыми барашками-калачиками, течёт Ангара. Снова закуковала кукушка. Вот проказница! И как она знает, что Саньке мешкать нельзя, а он, как завороженный, не торопится. Услышал сигнал? Отправляйся!

Напутственное «ку-ку» тянулось следом до той поры, пока не скрылся из виду великан-утёс… До свидания!

…К прибрежному стойбищу, куда в полдень на водопой приходит стадо, Санька подошёл перед закатом солнца. Сейчас здесь было пусто. Стадо ушло пастись. Только одинокая берёзка с примкнувшим к ней шалашом да потухший костёр указывали, что пастушья служба дяди Романа продолжается. Завтра приступит и Санька. Из балагана поманил дурманящий аромат разнотравья. Залез и, присев, задумался. Забавно представить себя подпаском. Сумеет ли? Не шутки день-деньской с раннего утра до вечера быть возле стада! Это тебе не игра в городки – помахал битой и доволен! Что мучиться догадками? Скоро всё наяву увидит…

Торопился Санька прийти в желанное село, а, оказавшись на его окраине, почувствовал себя чужеземным пришельцем. Скорее бы встретиться с дядей Романом – развеет тревожные мысли! Он-то знает, конечно, где будут ночевать и ужинать. И про село многое знает. Первыми облюбовали это хлебородное место переселенцы-столыпинцы. Потом потянулись и коренные сибиряки с правобережья и других окраин. Говорят, что мастеровой Анчугин приплыл из селения на реке Белой. Кто-то обидел мужика, и он из раскатанного за ночь амбара сделал плот, собрал скарб и выгрузился на калачинском берегу. Из бревён поставил избу и живёт – не тужит. В колхозе построил мельницу, маслобойку,