И он тогда еще побудет.

И порисует, и поест.

И посмотрит на красивую Настю… И ее нарисует тоже.

Они вышли из номера все втроем, как будто у них семья, мама, папа и сын, и Родиону вдруг захотелось нарисовать семью. Не взрослых и ребенка или нескольких детей, а – семью. Чтоб было понятно, что они вместе, и будут вместе всегда, и это их единственное возможное и правильное положение.

И он стал думать, как нарисовать так, чтоб было понятно про семью.

Пухленькая горничная в сером форменном платье попалась им навстречу. Родион взглянул и отвел глаза – по какой-то непонятной чистоплотности он стеснялся в присутствии таких девиц почти до слез. Платье было девушке маловато, полные ножки в сетчатых чулках слишком выставлены, бюст слишком поднят, губы слишком сочны.

Она обстреляла глазами всех троих и улыбнулась Герману.

– Я могу у вас убраться?..

– Да, конечно, – на ходу сказала Тонечка.

Родион посмотрел на нее, заметила или нет, как девица улыбалась ее мужу?

Тонечка была безмятежно спокойна, и Родион понял, что ничего она не заметила.

Он был человеком исключительно опытным – в детдоме воспитательницы то и дело смотрели сериалы про любовь и измены – и знал, что вот такие, с ногами и губищами, всегда уводят чужих мужей. Он не хотел, чтобы у Тонечки увели мужа, и решил, что должен ее защищать и быть бдительным.

Тут он подумал, что не знает, какая жена у его дядьки, вдруг противная?.. И вдруг она не захочет, чтоб Родион с ними жил? И придется возвращаться в детдом! Правда, всего на год, там ему стукнет восемнадцать, и он получит государственную квартиру…

И еще он подумал, как приедет к Тонечке и Саше в Москву – вот они удивятся!.. И Настя, скорее всего, удивится тоже…

Завтрак был по-прежнему шикарный, всего полно. Родион никак не мог понять, почему люди приходят и жеманятся – едят листик салата и ложку творога, когда можно съесть сколько угодно и никто не остановит!..

Вот, например, Тонечка! Взяла прозрачный ломтик копченой рыбы, несколько кусочков вонючего сыру и воды с лимоном! А рядом и колбаса, и сосиски, и блинчики, и жареная картошка – да, да! – и оладьи, и буженина, и омлет! И повар в колпаке жарит яичницу, прямо здесь же!.. И можно подойти и сказать…

– Мне с ветчиной и сосисками, – сказал он солидно.

Повар, должно быть, года на три старше его, поднял глаза и уточнил:

– Из двух яиц? Или из трех?

…Что за вопрос, конечно, из трех!..

– Как ты думаешь, он все это съест? – спросил Герман, наблюдавший за мальчишкой издалека. На тарелке у того уже была огромная гора.

Тонечка оглянулась.

– Пф-ф-ф! – фыркнула она. – Он три раза по столько съест, вот увидишь!

Позвала официанта и попросила:

– Поставьте, пожалуйста, еще два прибора, сейчас обезьяны прискачут.

– Обезьяны? – уточнил официант, и они улыбнулись друг другу.

Вскоре явились Настя и Даня – Родион в это время ел, сгорбившись над тарелкой, как кот над пойманным мышом, зорко глядя по сторонам, чтоб не отняли.

– Приятного! – провозгласила Настя. – Мам, привет, дядь Саш, привет! Здравствуй, Родион.

Родион покивал с набитым ртом.

– Можно мы позавтракаем? – спросил вежливый Даня. – И можно я чаю закажу? С марокканской мятой?

Настя взяла свежих огурцов, холодную куриную ножку и стакан свежевыжатого сока – апельсин и грейпфрут.

Даня взял пшенную кашу в горшочке и горстку салатных листьев на отдельной тарелке.

Родион посмотрел и стал медленно краснеть, из-за ворота футболки поднялась краснота, залила шею и щеки.

А тут еще этот повар!.. Он принес яичницу из трех яиц и водрузил перед ним. И объявил на весь ресторан:

– Ваша яичница!

Родион готов был сквозь землю провалиться.

– Сделайте мне тоже, пожалуйста, – немедленно вступила Тонечка. – Вот такую же!

– И мне, – поддержал Герман.

У-уф, слава богу. Хорошо, что им тоже захотелось яичницы, а то прямо неудобно.

– Мы решили в кремль сегодня пойти, – Настя деликатно обгладывала ножку. – Родион, пойдешь с нами?

– У них отличный художественный музей, – сказал Даня. – Хочешь чаю с марокканской мятой? Я сам не был, мне папа рассказывал. А мы вчера в интернете посмотрели, сейчас как раз выставка «Красная Атлантида» художников двадцатых годов.

– Только я не поняла, почему она красная, эта Атлантида, – призналась Настя.

– Как почему? – удивился Даня. – Потому что красный был символом эпохи! Революция, большевики, мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ.

– Какой эпохи? – Настя посмотрела на него как на умалишенного. – Двадцатые годы – это сейчас! Сегодня! Две тысячи двадцатый! И где он красный?

– Настька, ты мой позор, – объявила Тонечка. – Это ужасно.

– Да нет, – удивился Даня. – Речь о двадцатых годах прошлого века!

– Когда был конструктивизм? – неожиданно осведомился Родион, и все на него посмотрели.

– Ну да, – сказал Даня. – А ты что, увлекаешься? Я так люблю про это время читать! Вот папе интересней пятидесятые и шестидесятые, а мне как раз двадцатые и тридцатые!

– Да уж больно людоедское время, – добавил Герман.

– Да не с точки зрения людоедства, а с другой!.. Вот конструктивизм, например! Кубизм, всякие новые направления! Маяк опять же, то есть Маяковский. Я раньше больше всех Маяка любил, а потом полюбил Гумилева.

Настя закатила глаза:

– Короче говоря, пойдешь?

Родион кивнул.

– Я лично хочу посмотреть картины из жизни помещиков, – продолжала Настя. – Чтоб хорошо этюд сыграть! Боже мой, я на сцене не была уже два дня, это меня просто убивает!

– До смерти не убьет, – парировал Даня, и Настя запулила в него салфеткой.

Он поймал салфетку, положил рядом с собой и сказал:

– Веди себя прилично.

Для Родиона они оба были словно… с другой планеты. Они так изящно ели, так весело препирались, так красиво рассуждали о непонятном, так хорошо выглядели и пахли, что он никак не мог уложить в голове, что это самые обыкновенные ребята, почти его ровесники!.. Они ничего не боялись, не стеснялись, не жались, они вели себя как хозяева и были очень на месте среди дорогой мебели, красивой посуды, крахмальных скатертей, хрустальных светильников и картин, которые Родиону были непонятны. Он не знал, что такие люди… бывают.

В детдоме все мечтали о том, что их рано или поздно «найдут», словно когда-то потеряли, и о богатстве!.. Вот чтоб много денег! И чтоб сразу! И чтоб хватило на подержанную «бэху» или даже на «мерина». И чтоб переехать в Москву, купить «двушку» и стать бизнесменом. Все девчонки грезили о том, как станут певицами или блогершами и выйдут замуж за богатого. В Москве, разумеется.

Никто не хотел ничем заниматься, никто ничего не