Главврач с сомнением пожал плечами, но спорить больше нестал. В тифозных бараках вечно не хватало персонала, и если этой некрасивой,худой, как доска, бабе с выпуклыми карими глазами охота поиграть со смертью –ну что ж, ее дело. Главное, и впрямь пользу хоть какую-то принесет перед тем,как свалится в могилу. И опять же – не выгонишь же ее на улицу в одной казеннойрубахе! Небось не лето на дворе, январь доходит: январь нового, семнадцатогогода…

– Ладно, коли хотите, оставайтесь, – буркнул Лукницкий. –Зачислю вас в штат. Кстати, а имя у вас есть? Как вас звать-величать прикажете?

Марина раздумывала только минуту.

Нет, имя она снова возьмет свое. Все три недели, пока эшелонпродвигался от Х. до Ново-Николаевска, она жила настороже, опасаясь неотозваться, когда ее окликали Елизаветой Васильевной немногочисленные знакомые,в том эшелоне образовавшиеся: две болтливых офицерских жены да пара-тройкасевших на следующей станции офицеров. Это напряжение выматывало до того, что уМарины началась бессонница. Возможно, именно потому она так легко и сдаласьболезни.

– Мариной меня звать, – сказала она, с непривычки выговоривсобственное имя с некоторым усилием. – А по фамилии… Павлова я по фамилии!

Это было мгновенное воспоминание о сыне, о товарище Павле…не об Андрее Туманском, а именно о «товарище Павле» в его странных синих очках,с его фальшивой бородкой. Имя Андрей (а еще пуще Андреас) для нее символ лжи. Ипусть «товарищ Павел» – насквозь выдуманный образ, все равно он навеялвоспоминание о неистовой любви, о восторге, прежде непредставимом. Павел иАндрей – это разные, разные существа! И вспоминала их Марина с разнымичувствами.

– Ну а по батюшке как? – спросил главврач.

Марина аж вспотела от напряжения: она почему-то не могла, немогла вспомнить ни одного мужского имени! Как назваться? По-прежнемуИгнатьевной? Нет, только не это! Боже мой, Боже мой… Она взглянула на доктора,стоящего перед ней, вспомнила, что его зовут Иваном Самойловичем, – и брякнула:

– Ивановна я.

– Значит, Марина Ивановна Павлова. Так и запишем, –покладисто кивнул Лукницкий.

И Марина кивнула в ответ…

Да, это была прекрасная мысль: попроситься на работу вбараки. Потому что главврач был дотошен до буквоедства, и несмотря на то чтонынче в стране все кувырком пошло и еще большим кувырком пойти собиралось, онвыправил Марине справку с больничной печатью: такая-то состоит-де сестройтам-то и там-то. Справка нужна была для получения продовольственных карточек, иМарина, заполучив ее, внезапно уверовала, что все в ее жизни теперь пойдет налад – так пойдет, как задумано.

Она провела в бараках полтора месяца, работая, а заоднонабираясь сил и отъедаясь на скудном больничном пайке – у сестер он был толькочуть-чуть получше, чем у пациентов, но на кухне всегда можно было разжитьсялишней ложкой борща и лишней горбушкой хлеба. И вот однажды Иван Самойловичприбежал в бараки с безумными глазами и сказал, что сейчас видел расклеенные вцентре города листовки: царя скинули! Николай отрекся от престола!

На него смотрели недоверчиво, крестились, кое-кто втихомолкудумал, что Самойлыч-де сдвинулся умом от непосильной работы, а может, и сам тифподцепил – вишь, бред у него. Однако Марина в новость поверила сразу. Почему?Да потому, что должна была, наконец, вскипеть волна народного гнева, должна, незря столько сил было положено, не зря столькими телами, столькими жизнямивымощена была революционная гать!

Марина жадно ждала подробностей. Вскоре стало известно, чтосначала Николай Романов отрекся в пользу сына, цесаревича Алексея, потомотрекся и от его имени – в пользу брата своего, великого князя МихаилаАлександровича. Последний выверт был смеху подобен, потому что МихаилАлександрович считался в семье паршивой овцой с тех пор, как против воли братаи матери («Брат высоко, брат далеко, в Копенгагене маман!» – ехидствовал в очереднойсвоей поэзе всем известный и всеми любимый Владимир Мятлев) сочеталсяморганатическим браком с некой мадам Вульферт, которую увел от законного мужа(второго, к слову сказать) и которой – ну нечего же делать! – было по такомуслучаю «присвоено звание» графини Брасовой. И вот этой одиозной фигуреНиколашка швырнул, словно негодную ветошку, огромную страну! На счастье, уМихаила хватило ума (а может, он просто струсил) отречься тоже. Так что теперьмонархии пришел конец – власть принадлежит Временному правительству. Средичленов его называли Львова, Керенского, Пуришкевича, называли и еще какие-тодемократическо-буржуйские фамилии, услышав которые Марина аж ногти с досады владони вонзила: все это было не то, совершенное не то! Это еще не победареволюции, а только подступы к ней! Ну что же, за первым шагом непременнодолжен последовать второй, дайте только время, и час пробьет…

Однако слушать биение маятника времени Марина хотела отнюдьне в Ново-Николаевске, а в Петрограде, Москве… на самый худой конец – в Энске.Но у нее еще не было денег на дорогу, она еще не обзавелась даже мало-мальскинеобходимым имуществом… Может, у Ивана Самойловича Лукницкого взаймы взять?Доктор был отнюдь не беден: недавно женился на вдове зажиточного купца. ЗояИльинична была добросердечной, пустенькой дамочкой, но она с великим пиететомотносилась почему-то к Марине, чуя в ней личность сильную и жестокую – такихвот бедных маленьких овечек порою очень сильно тянет к волчицам, словно на родуим написано себя в жертву принести, и они нипочем не хотят нарушать сегопредопределения. Но хорошо к кому-то относиться – это одно, а вот несколькотысяч рублей (деньги стремительно обесценивались) взаймы дать – совсем другое…

Пока Марина раздумывала, за нее решила жизнь, котораятеперь, словно ей пинок под зад дали или, вернее сказать, в спину стреляли(пули свистели, свистели пока мимо, но ведь хоть одна да попадет, коли непоспешишь, не понесешься во всю прыть!), изобиловала стремительными, мгновенносменяющимися событиями. Однажды во двор бараков завалилась толпа солдат. Всеэто были, конечно, дезертиры, которые валом повалили с фронта, как толькозашатался, а потом и рухнул царский трон.

Солдаты были в стельку пьяны. Третий день в городе громиливинные склады, подвалы лавок и магазинов – вино лилось рекой по обочинам, виномполны были придорожные канавки, в которых, случалось, тонул ополоумевший отвыпитого пролетариат. Особо следить за порядком было некому – лишь толькопронеслась весть о падении режима, были арестованы прежний городской голова иначальник полиции, ну а новая демократическая власть еще не успела, а может, иопасалась наводить порядок. Вернее всего, власти еще никакой и не было.

– Господин доктор, – прибежал к главврачу один из санитаров.– Там целая орава пришла, ищут бывшего начальника жандармерии. Говорят, он унас спрятался.