– Что за бред? – засмеялся Иван Самойлович. – Кому только вголову взбрела такая чушь? Насколько я помню господина Стаценко (такова былафамилия начальника ново-николаевской охранки), он человек разумный. Скажите им,что только сумасшедший может спасаться среди тифозных. Это ж верный случайзаболеть, а то и умереть! Да и сами пусть поскорее убираются, ведь заразятсяже, а потом заразу по городу понесут. Мало нам больных, что ли? Подите и скажитеим!

– Ох нет, господин доктор, – угрюмо проговорил санитар, – немогу я им такое сказать. Они как бешеные все, лыка не вяжут. Клюшкин, санитар,сунулся было их выпроваживать, так один ему как дал кулаком в рожу, тот и упал.Небось нос сломали!

– Что? – так и ахнул Лукницкий. – Клюшкину нос сломали? Ну,знаете, это уж просто вандалы какие-то… Ладно, пускай идут в бараки, черт сними. Заразятся – им же хуже. Впустите их.

– А ключ-то от пропускного барака у вас… – возразил санитар.

Пропускным называлось небольшое здание, построенное междубараками, где лежали больные, и «чистой зоной». Там переодевались в особыехалаты, а потом обратно в свою одежду. Никто из посторонних не мог войти тудабез дозволения главврача.

– Возьмите ключ и отдайте им, – велел Лукницкий, однакосанитар попятился:

– Воля ваша, а я боюсь. И вы не ходите, господин доктор,выкиньте вон ключ в окошко…

– Давайте я пойду и отнесу, – предложила Марина, стоявшаярядом и не без презрения слушавшая разговор мужчин.

– Да ты что, сестра! – всполошился санитар. – Они ж не всебе, солдатня эта! Мигом тебя растелешат, да прямо на мостовой всей оравой,потом встать не сможешь, да еще и заразы небось огребешь. И еще спасибоскажешь, коли живая уйдешь!

– Ну это просто… просто… – беспомощно вскричал Лукницкий.

И, решив более не пререкаться, побежал к пропускному бараку.Марина и санитар едва поспевали за ним.

Лукницкий выскочил на крыльцо и остановился, запыхавшись:был он толст, коротконог, бегать быстро не мог. Устал, взопрел. У него дажепенсне запотело, и, сняв его, доктор принялся протирать стеклышки полой халата,близоруко вглядываясь в подступившую к крыльцу безликую темную массу.

– Господа… – начал было он, однако из толпы раздался крик:

– Это кто тебе тут господа, сволочь буржуйская? – а вслед затем грянул выстрел, и Лукницкий, выронив пенсне и нелепо взмахнув руками, упалс простреленной головой.

– Выверните ему карманы, ключ возьмите! – раздался чей-тоголос.

Толпа прихлынула к телу доктора… но что было дальше, Маринауже не видела: санитар дернул ее за руку, прошипел:

– Тикай, дура, чего вылупилась! – и исчез, словно его короваязыком слизнула.

Марина ринулась следом. Единственный путь, которым можнобыло уйти, минуя пропускной барак, а значит, толпу погромщиков, было окнокабинета Лукницкого, выходившее на пустырь. Именно туда побежал сметливыйсанитар.

«Больных они не тронут, побоятся заразы, – убеждала себяМарина. – Увидят, что начальника охранки здесь нет, – и уйдут! А мне, а меня…»

Рот наполнился кислой слюной, предвестием рвоты, при однойтолько мысли о том, что могут сделать с ней погромщики. Нет, она не переживетнасилия, не переживет! Она умрет от отвращения, как только к ней притронутсяруки мужчины! Руки мужчин !

Окно в кабинете стояло уж нараспашку: санитар оказалсяпроворен. Марина подскочила к подоконнику, да зацепилась юбкой за стул.Обернулась отцепить – и краем глаза заметила ключ, торчащий в замке верхнегоящика письменного стола. Повинуясь даже не любопытству, а властному зову, можетбыть, зову судьбы, повернула ключ, выдвинула ящик, переворошила бумаги… и ейпопался на глаза туго набитый кисет. Растянула шнурки – золото! Несколькосамородков (самый маленький с ноготь большого пальца величиной) и колечки,брошки с каменьями, серьги… А рядом с кисетом изрядная пачка денег и заботливообернутый куском газеты столбик золотых царских червонцев. Да ведь этонастоящее богатство! Оно больше не понадобится Лукницкому, а у его женынаверняка есть средства…

Марина без раздумий сдернула с крючка теплую куртку врача,сунула в карманы найденные сокровища и, выкинув из окна сначала куртку, вылезланаружу. А затем заботливо притворила створки, чтобы путь бегства не сразу былпонятен.

От бараков она немедленно направилась на станцию, благосправка, выхлопотанная доктором, ее единственный документ, всегда была при ней.Болтаясь на станции и ожидая поезда, которым можно было уехать изНово-Николаевска, она купила за баснословные деньги у какой-то бабы иголку снитками и, найдя укромный уголок, зашила свое богатство частью в юбку с кофтой,частью в карманы куртки. Теперь ей было на что доехать до Петрограда!

В пути, переходя из поезда в поезд, из эшелона в эшелон,грызя сухари и жуя картошку в мундире, которыми удавалось разжиться на станциях(а чаще не удавалось, и тогда приходилось голодать… золотом, оказывается, сытне будешь и бумажками с водяными знаками жажду не утолишь!), Марина гнала отсебя мысли о Ново-Николаевске и о том, что там произошло. Грехов ею на душубыло взято теперь больше прежнего, но кому было бы пользы, если бы она прошламимо захоронки Лукницкого и оставила ее толпе, убившей его? Наверное, Лукницкийчуял что-то недоброе, оттого и держал деньги и золото так близко, чтобы в любоймиг можно было схватить их и бежать. Он не успел спастись – зато спасласьМарина. К тому же она все равно собиралась взять у доктора взаймы, а что теперьотдавать некому, так разве ее в том вина?! А что остались в бараках брошенныебольные… Ну чем она могла им помочь? Ненадолго остановило бы погромщиков еепринесенное в бессмысленную жертву тело!