В пути было время поразмыслить. И Марина постепенноосознавала, что пребывала во власти глупых иллюзий, радуясь грядущему откатуармии с фронта. Как ни противно было признать, однако признать приходилось:императорская власть служила той уздой, которая худо-бедно сдерживала этувзбесившуюся лошадь – Россию. Теперь она вырвалась из стойла, понесла… И еслираньше Марина с удовольствием готовилась наблюдать ее бешеную скачку, а еслиудастся, примкнуть к числу тех, кто сможет той скачкой управлять, то событияпоследнего времени ее отрезвили. Она, оказывается, совсем не знала, что такоенарод – народ, облеченный властью, а вернее, безвластием. Взбесившийся народ!Народ, привыкший убивать. И убивать безнаказанно. Фронтовики, в которых онараньше готова была видеть силу организованную, предстали перед ее глазами вистинном своем облике: люди с оружием, готовые стрелять в любую минуту влюбого, кто встанет на их пути. Марина с внезапным ужасом поняла: бессмысленнождать разумных поступков от неразумной, животной массы. Нужны люди, которыеперестанут внушать народу разрушительные идеи, научат подчиняться новойдемократической, прогрессивной власти. Никаких, конечно, пролетарских органовуправления: во главе страны должны стоять умные, интеллигентные люди. Такаявласть будет для народа и за него, однако народ должен это осознать, понять. Нопока это произойдет, новая власть нуждается в защите.

Вот где ее место!

Странно – жажда мести, с которой она уезжала из Х., ослабелав душе. Постояв лицом к лицу со смертью, начинаешь иначе относиться к жизни.Она так коротка… Теперь Марине не хотелось тратить ее на такую ерунду, каксведение старых счетов. О нет, конечно, если поставит ее судьба противСмольникова или Охтина, она не пройдет мимо, и окажись в ту минуту в рукахоружие, рука не дрогнет спустить курок и выпустить пулю в ненавистное лицо. Носамой искать их… Нет, Марина Аверьянова… пардон, Марина Павлова найдет себезанятие получше, чем гоняться за прихвостнями царского режима. Ведь очень можетбыть, что волна народного гнева уже смела всю полицейскую шваль и отСмольникова с Охтиным и воспоминаний не осталось.

А Русановы? А деньги отца?

Что ж, для этого еще настанет время.

В пути она не раз слышала о женском батальоне смерти,который начала формировать Мария Бочкарева, и, добравшись наконец доПетрограда, пришла в Инженерный замок, где вроде бы шло зачисление в батальон.

– Отряд Бочкаревой уже сформирован и собирается на фронт, –сообщили ей. – Но сейчас формируется первое регулярное женское войско,разрешенное Временным правительством. Боевых действий не обещаем, батальонформируется для охраны правительства. Хотите поступить?

– Да!

Конечно, да. Именно об этом и мечтала Марина.

Ее сразу направили на медицинский осмотр. Она думала толькоо будущем, она чувствовала себя сильной, полной надежд и даже не ожидала, чтоодно только упоминание о Ново-Николаевске выбьет почву из-под ног…

Громкий хлопок двери заставил ее вздрогнуть.

Из кабинета, где проводилось освидетельствование, вышлатолстуха. Ого, как шарахнула дверью о косяк! А вид такой, будто сейчасрасплачется.

– Ну что? Как? – столпились все около нее.

– Права ты была, слышь, фельшарица… – Налитые слезами глазатолстухи отыскали Марину. – Чижолая я, уж четвертый месяц! А думала…

– Ну и молодчина ты! – засмеялась тоненькая брюнетка. – Исама приехала в армию, и пополнение привезла.

Толстуха зарыдала в голос.

– Чего зубы скалишь? – обрушились на брюнетку остальныеженщины. – У бабочки горе, а ты…

– Ну кто там следующая? – высунулась из кабинета сестра. –Вы, что ли, товарищ? – И, схватив Марину за руку, втащила ее в кабинет.

Вышла она спустя четверть часа пригодной к службе в женскомбатальоне.

И вот странно! Ей бы радоваться – сбылась мечта, а Маринаощущала давящую тоску, тоску смертную, словно только что сунула голову в петлюи теперь осталось только шагнуть с табуретки в пустоту. А все дурацкиевоспоминания…

«Никогда не буду больше вспоминать!» – дала себе словоМарина, растерянно глядя в обращенные к ней женские лица, слыша вопрос:

– Ну как, приняли?

– Приняли, зачислили в третью роту.

И с невероятным усилием она растянула губы в улыбке.

* * *

Саша столкнулась со своей свекровью на углу Варварки, насамом краю огромной людской толпы, бурлящей, точно море. Маргарита ВладимировнаАксакова была, как всегда, в черном, но, как всегда, мрачное облачение отнюдь непридавало ей траурного или хотя бы печального вида. Она носила черное простопотому, что этот цвет шел ей более других. Выглядела Маргарита Владимировнатак, словно необычайно радовалась случившемуся: и тому митингу, который какначался с самого утра под окнами городской Думы, на Благовещенской площади, такникак не мог окончиться даже к полудню, и крикам «Долой самодержавие! Всявласть Учредительному собранию!», которые то и дело раздавались вокруг, итребованиям немедленно арестовать городского голову, губернатора,вице-губернатора, полицмейстера, прокурора, начальника жандармского управленияи прочих облеченных державной властью лиц, и даже решению отправиться всеммиром на Острожную площадь и разнести на камушки Острог, как некогда парижанеразнесли Бастилию. Более того – вполне можно было подумать, что МаргаритаВладимировна рада видеть собственную сноху!

А впрочем, почему бы и нет, подумала Саша. Может быть,свекровь и в самом деле рада ее видеть. Они ведь не встречались месяца три, неменьше, и если Дмитрий не сообщил матушке о намерении его жены возбудить дело оразводе, то узнать об этом Маргарите Владимировне было решительно неоткуда. Сдругой стороны, намереваться-то Саша намеревалась, даже мужу протелеграфировалао своем немедленном и решительном приезде в Питер для обсуждения деталей дела,однако потом события начали разворачиваться так, что развод сделался как быдаже и ни к чему. Поэтому Дмитрий вполне мог счесть ту ее телеграммуобыкновенной блажью и ничего матери не сообщать, дабы не волновать ее попусту,в надежде, что Саша поблажит, поблажит да утихнет.

Не исключено, что да, именно так и произойдет, она утихнет…

Во всяком случае, сейчас Саша улыбнулась МаргаритеВладимировне с обычной приветливостью и даже с удовольствием расцеловалась бы сней. Однако госпожа Аксакова была не одна, а в обществе какой-то высокой дамыпод вуалью, имевшей столь чопорный вид, что целоваться в ее присутствии с кембы то ни было, даже с собственной свекровью, показалось Саше почему-тонеудобным.