Кублах покосился на Гауфа. И подумал: «Он не проговорился, он нарочно сказал».

– Откуда же мне, по-вашему, знать стопарижскую географию?

Таможенник вежливо улыбнулся (страшно знакомой улыбкой) и вдруг подмигнул ему.

– Как же вам ее не знать, дражайший Иоахим, когда вы из этих мест родом?

Вот это слово – «дражайший». Оно неприятно кольнуло Кублаха. Да что там кольнуло – оно чертовски его испугало, причем по совершенно непонятным причинам.

– Так мы знакомы? – неуверенно спросил он.

– В каком-то смысле даже очень, – снова задал загадку таможенник. – Но это не важно. Вас здесь все знают. Еще бы. Такая фигура. Персональный детектив самого Дона…

Что-то его точило, Гауфа. Что-то ужасно жгло. На расстоянии ощущалось.

– Вы еще памятник ему поставьте, своему Дону. На площади Силенца. Или на Хуан Корф.

– А что, это идея, – хмыкнул таможенник. – Вы даже не представляете себе, какая это замечательная идея. Просто великолепная. Сегодня же продам.

Кублах затвердел лицом.

– Ну, вот что, мне пора.

Он снова начал сердиться. Загадки, намеки, это издевательское доновское «дражайший». Совпадение, конечно… А, ладно.

Он настроился на Дона. Что бы ни говорил этот… как его?.. Тито Гауф, да! Так вот, что бы он ни говорил, а Дон точно на планете, это совершенно ясно по громкости и тону сигнала.

«Дон! Я иду к тебе! Жди меня прямо сейчас. Я уже рядом. Ты попался, Дон!»

И молчанье в ответ. Ах, Дон, Дон, не желает, видите ли, отвечать…

– …вместе, – сказал таможенник.

Кублах очнулся.

– Простите, что?

Таможенник как-то очень уж понимающе улыбнулся, но, наверное, показалось – такие вещи мало кому известны, не может он понимающе улыбаться, наверное, что-то другое имел в виду.

– Я говорю, вместе поехали. Все равно ведь иначе не доберетесь. Вон и бесколеска моя стоит. Вам вообще-то куда?

– А, спасибо. Да все равно куда. В город, а там я уж как-нибудь сам разберусь.

Таможенник кивнул и направился к оранжевой райме, одиноко стоящей посреди огромной парковки.

– Прошу.

– Спасибо.

Райма приподнялась над покрытием, крутнулась, куда-то нацелилась и взялась с места так резко, что Кублаха вжало в кресло. Таможенник оказался любителем скоростей.

Таможенника по-прежнему что-то мучило. Откинувшись в кресле, всеми десятью пальцами вцепившись в мемо, он неотрывно глядел вперед и напряженно о чем-то думал. Он щурил глаза, кривил губы, совсем забыл, казалось, о своем спутнике. Но это только казалось, потому что он вдруг бросил на Кублаха острый взгляд и спросил:

– А вы все так же не любите скоростей?

«Ого! – подумал Кублах. – Это становится уже не только интересным, но и опасным».

– Собственно… я действительно… Только вам-то откуда знать?

Таможенник знающе улыбнулся и промолчал.

– Я, кажется, вас спрашиваю. Что значит «все так же»? Мы не настолько хорошо знакомы, чтобы…

Таможенник ответа не дал. Он о чем-то думал и неотвратимо мрачнел.

– Послушайте, это, в конце концов…

– Вы даже не представляете себе, насколько хорошо мы знакомы, – соизволил наконец ответить таможенник.

– Но ваше имя, это вот Тито Гауф, мне ничего не говорит. У меня хорошая память на имена. Я уверен, что не знал никогда никакого Гауфа. Вы что, имя сменили?

– Послушайте! – Таможенник взволнованно повернулся к нему, небрежно сжал мемо – и райма вильнула. – Послушайте, Кублах, мы не о том говорим. Скоро город.

– И что? Ну, город, ну, скоро, и что город?

– Эх! – Таможенник снова уставился перед собой. – Вы ищете этого вашего Дона, а ведь когда-то другом его считались.

От этих слов Кублаха охватила страшно знакомая по прошлым беседам с Доном усталость с досадой пополам – сколько раз можно одно и то же! – и он выдавил из себя:

– Вы и про это знаете. Однако осведомленность.

– Вы отлавливаете его, – горячился таможенник, – как будто он ваш злейший враг, как будто это он, он единственный, мешает вам жить.

Райма тонко пела от бешеной скорости – наверное, какой-то дефект. На горизонте выросли знаменитые стопарижские «зонтики».

– Я не понимаю, про что вы говорите. При чем тут Уолхов и мои отношения с ним?

– А при том, что в этом дурацком Париже под дурацким номером сто есть один, только один человек, которого вам следует опасаться, но и за ним не надо охотиться – от него только бежать. И этот человек вовсе не Дон.

– Вот как – не Дон. А кто? Уж не Тито ли Гауф?

– Нет конечно. Меня вам тоже бояться не надо, хотя я… Я совсем другого человека имел в виду.

«Столько лет прошло, а кого-то надо бояться. Он наверняка сумасшедший. Сумасшедший в таможенной курточке. Что здесь произошло? Что натворил здесь Дон за эти три месяца? Почему карантин? Тито Гауф, который слишком хорошо меня знает, а я его вижу впервые».

– Вы не таможенник, я правильно понял?

– Всё думал, когда наконец поймете. Хотя вообще-то имею отношение.

– Вас подослали ко мне зачем-то?

Гауф кивнул.

– Зачем?

Гауф молча указал подбородком на город, сонно приближающийся к ним.

– Вот он, ваш Париж‐100, – сказал он с мрачной торжественностью. – Ваша родина. И моя тоже.

– Я спрашиваю, зачем?

С несколько театральной многозначительностью Гауф приподнял бровь.

– Как вы считаете, зачем к человеку вашей профессии подсылают другого человека?

– Или убить, или сбить со следа. Но сбить со следа меня невозможно, а для того, чтобы убить, одного человека не подошлют – этого явно недостаточно.

– Полчеловека, два человека… – такую вот туманную фразу пробормотал в ответ Тито Гауф.

Они въехали в город, окунулись в мир земных растений и пластолитовых глыб, узких улочек и широких улиц, взлетных пятачков – в мир, который ведь и на самом деле когда-то был Кублаху родиной.

– Опустите здесь, пожалуйста, – сказал он, потеряв вдруг к таможеннику всякий интерес. – Я сойду.

«Дон, – прокричал он, – я уже в городе. Что бы ты здесь ни натворил, тебе уже немного осталось. Я найду тебя. Очень скоро».

И опять Дон не ответил.

Гауф никак не отозвался на просьбу опустить райму. Сосредоточенно и мрачно он вел ее через паутину переулков пригородного района Айунте, где когда-то жили нефункциональные роботы.

Кублах немного подумал и на всякий случай включился. Он быстро огляделся и еще раз оценил салон раймы с той точки зрения, насколько она опасна. Но все было в порядке. Напряженность и сосредоточенность Гауфа стояли далеко от готовности к внезапному нападению, салон оказался совершенно типовой, и никаких подозрительных отклонений в нем Кублах не усмотрел. Только вот глаз моторолы, висящий над экраном задней панорамы, был закрыт темным матерчатым колпачком.

Кублах протянул к нему