– Не надо, – сказал Гауф.

«Ого», – подумал Кублах.

– Послушайте, я вам не советую так шутить. Вы не представляете себе, с кем связываетесь. Немедленно опуститесь.

– Слушай, ты, персональный детектив! – яростно рыкнул Гауф. – Ты еще не понял, что я тебя спасаю сейчас, хотя и убивать послан? Ты назад посмотри!

Кублах посмотрел. Несмотря на ранний час, народу на улицу высыпало немало. И все следили за раймой. Останавливались и смотрели вслед. Чьи-то внимательные лица следили за ним из окон. Пораженный такой встречей, он не сразу заметил машину – кофейного цвета берсеркер, идущий за ними на высоте ног. От него разило угрозой.

– Погоня? – сказал Кублах.

– Да уж не почетный эскорт.

Гауф выругался, сжал мемо, и райма под углом в сорок пять градусов взмыла в сверкающую темно-синюю пропасть стопарижского неба.

Глава 2. Побег Дона

Было очень рано, когда Дон услышал Кублаха – он сначала подумал, что Кублах ему, как всегда, снится. Но Кублах повторил вызов, вызов был громкий, близкий – Дон понял, что это не сон (вы даже не представляете себе, как действует на преступника вызов его персонального детектива. Я тоже не представляю, но хотя бы догадываюсь), и сказал себе: «Черт. Ну всё».

Он сказал себе «ну всё», включил свет, сел, протянул руку к одежде и замер, пытаясь оценить обстановку.

Сначала он почувствовал облегчение, оно быстро сменилось злорадством (камрады-то, а? Ведь не успели, ведь теперь не взять его им), и только тогда пришло отчаяние. Конечно, он знал, что рано или поздно так будет, что Кублах, против обыкновения, еще и подзадержался с визитом. Он знал, что так будет, с того с самого мига, когда так неосмотрительно сел сами знаете куда и ничего не случилось, то есть случилось, и даже чересчур многое, но не с ним – он безуспешно с тех пор старался не думать, потому что ведь страшно осознать такое, вот уж действительно невезение… Тогда он уже понимал, что все рано или поздно закончится Кублахом. И как унижения ждал.

Три месяца были просто неожиданным подарком ему, отсрочкой неизбежного, но все равно: кому понравится, когда за тобой приходят, да еще так неотвратимо? Здесь ты вполне мог бороться, хотя и зажали тебя в угол, ублюдки, здесь у тебя было все, и вдруг является вот такой Кублах – «иди со мной». И некуда деваться – идешь. Некуда совершенно. Полный и безнадежный конец. На следующий побег просто сил не хватит уже, просто мозги уже не сработают. Всё.

Зная, что за ним следят и моторола, и Фальцетти, он вел себя как всегда. Он встал, надел трико (лет пять назад стала возвращаться мода наращивать одежду прямо на кожу, но Дон никогда этого не любил), вызвал завтрак и в ожидании еды позевал в ладошку. Ему казалось, что он ведет себя очень естественно.

Потом ел у окна. В последнее время он снова, как и до Стопарижа, предпочитал завтракать в одиночестве, да иначе и не получилось бы – Фальцетти под предлогом охраны от пучеров почти никого, кроме камрадов, к нему не пускал. И чтобы самому не тащиться на кухню, чтобы не волочить столик в спальню к отвратительной коричневой шторе, Дон вынужден был согласиться на контакт с моторолой, чему тот был, конечно же, рад – чертова погремушка.

В город Дон тоже старался не выходить. Он чувствовал вину перед теми, кого убил, ну, пусть не убил, а обокрал, но и это все равно что убил, перед теми, кого создал, и особенно – кого изуродовал, таких тоже хватало. Он чувствовал вину, хотя понять не мог, где, когда мог поступить иначе: не бежать он не мог, не попасть на Стопариж тоже, потому что негде ему было больше искать убежища, а уж попав на Стопариж, никак не мог не прийти к Фальцетти – это было бы попросту нелогично. Но где-то среди этих «не мог» или, возможно, каких-то куда более ранних «не мог» встряло неисполненное и незамеченное «обязан», он не чувствовал, не понимал – где?

Дон чуть отодвинул штору. Двор. Пустой двор, постылый до тошноты. Два камрада на дворцовом диване болтали о чем-то между собой, сосредоточенно глядя себе под ноги. Фальцетти обкладывал его – планомерно и особенно не скрываясь. Он почти наверняка подготовил переворот. Оставались дни. Или часы.

Позавтракав, Дон поднялся с кресла (оно смялось и легло на пол таким миленьким красивеньким ковриком), прошел через комнату к двери, открыл ее – там тоже сидели два камрада и тихонько болтали, уставившись в пол. Порядок у них, что ли, такой – полы разглядывать?

Никак он не мог понять их до конца, никак не мог признать своего родства с ними. Он часто говорил себе с удивлением и сам не верил себе: «Доведись, я тоже мог бы стать человеком этого сумасшедшего идиотского кретина, я мог бы не задумываясь убивать других, самого себя убивать, я бы в два месяца вот таким стал. Боже. Меня действительно изолировать надо».

Его опять настиг вызов Кублаха, сразу, впрочем, оборванный – Дон не обратил на вызов внимания. Он глядел на камрадов. Те, как по команде оставив разглядывание пола, ввинтили в него настороженные взгляды. У всех у них лица – и у тех, и у других, и у третьих – похожи были на одно общее какое-нибудь лицо. Не его и, разумеется, не Фальцетти – совсем другое, с нарисованными глазами и неприятными складками вокруг рта. Дон никогда не мог запомнить имен камрадов – это с его-то памятью.

– Дежурим? – сказал он.

– Угу, – ответил один из них, чернявый и тощий парень.

– Все спокойно? Пучеры не появлялись?

– Ждем вот.

– Ну-ну. Дело хорошее, – говоря так, Дон смотрел на камрадов презрительным и пристальным взглядом, которому выучился когда-то, чтобы изводить охранников в Суде Анды. Камрадам тоже такие взгляды не нравились. Они набычивались всегда.

– Срочно пришлите ко мне Приста и Валерио.

Тощий камрад еще больше насторожился.

– А сам-то что ж не вызовешь?

– А сам я, дражайшие, не пользуюсь мемо. Надо бы помнить. Как, помните?

Камрады переглянулись.

– Ага, ладно. Сейчас позову, – сказал тощий. Он достал из кармана мемо (черную пластинку со множеством красных и желтых пятнышек) и поднес ко рту. Не отрывая взгляда от Дона, он неожиданно по-военному рявкнул:

– Приста и Валерио в третью!

– Немедленно, – сказал Дон, и тот повторил послушно:

– Немедленно.

Прист и Валерио были у камрадов единственными людьми Дона. Остальные к тому времени либо сами ушли,