либо их под каким-то предлогом заменили людьми Фальцетти, либо они пали жертвами нелепых и мрачных случайностей. В последние дни ни Прист, ни Валерио к ответственным дежурствам не привлекались и службу несли в комнате запаса в другом, между прочим, крыле. Дон без всяких моторол знал, где их держат, и, в принципе, у него разные выходы были для связи с ними.

Когда, встревоженные, они вошли к Дону, он, уже не скрываясь от моторолы, сказал им:

– Сейчас уходим.

– Чего это? – возразил Прист, патлатый детина, вечно себя стесняющийся. Он быстро огляделся и укоризненно посмотрел на Дона, мол, совсем с ума сошел, такие речи при мотороле.

– Это уже не важно. Ничего не успеют.

– Дон, ты что? Ничего же еще не готово. Ты же раскрыл нас. Ну, вот что теперь делать?

– Ничего. Уходим прямо сейчас.

Прист с досадой развел руками.

– Не, ну так нельзя! – возмутился Валерио. – Ведь договаривались, что…

– Кублах здесь. Все меняется.

– Ах, черт! – вырвалось у обоих. Они виновато посмотрели на Дона: не за ними пришли, только за ним.

Он горько подмигнул им – увы! Они хорошие парни – Прист и Валерио. Они-то, похоже, доны.

– Придется все без меня. Времени нет. Ничего не поделаешь.

– А эти? – Валерио кивнул в сторону двери, за которой ожидали камрады.

– Этих придется, – сказал Дон. – Давайте. Пошли-пошли.

Прист вздохнул.

– Тут вот какая штука, – сказал он. – Оружие-то у нас забрали, в целях твоей безопасности. Вот прямо сейчас.

Мысли шли отрывистые и четкие, как команды. Время тикало в голове у Дона.

– Это даже хорошо, что забрали. Меньше будут бояться. А у меня тут кое-что есть.

Быстрым шагом, на ходу распахнув дверь, они вошли в прихожую. Камрады только и успели, что вздрогнуть от неожиданности – вспыхнули и пропали, в треске, чаде и пламени.

Фальцетти к тому времени истомился в ожидании вестей от группы «веселое рандеву с детективом» – ему не хотелось по этому поводу запрашивать моторолу, поскольку тот в акциях по элиминации прямого участия твердо не принимал, а сам моторола помалкивал, будто и не подозревал, отчего так мается Фальцетти. Тот бегал по комнате, подвывая от нетерпения, а потом вдруг махнул рукой и крикнул истошно, словно бы сам себе:

– Черт с ним. Начинаем! Берите Дона сейчас же!

Камрады опоздали всего на несколько минут. Увидев, что осталось от их товарищей, они выместили бессильную ярость на мебели в апартаментах Дона. Они все сожгли, а потом им досталось от Фальцетти за неумелые действия.

Итак, догорали апартаменты, Фальцетти в припадке живости бил кулаком о ладонь, Дон с Пристом и Валерио пробирались по неоконченному субкоридору на окраину города в дом своего друга Зиновия Хамма, одного из первых пучеров и одновременно одного из основателей Братства, мчался по небу Тито Гауф на своей райме, пытаясь оторваться от погони, а моторола ничего не предпринимал.

Он десятками сотен детекторов наблюдал за происходящим и тоже, между прочим, был в напряжении.

Глава 3. О глупой, но героической гибели Тито Гауфа

Берсеркер не отставал. Кублах был в шоке от происходящего. Мало того что всякие тайны, всякие тревожные загадки вокруг, так тут еще и прямая угроза жизни. Ну что это, в самом деле – мчаться над городом на запрещенной скорости в запрещенной близости от крыш, да еще в таком городе, как Париж‐100, где крыши блестят на солнце и глаза слепят, где машин, именно в ползающем, именно в надкрышном режиме, – чертова уйма. Где дома-монбланы соседствуют с приземистыми домами-казармами, похожими на военные машины непонятного назначения, где вся эта болтающаяся в воздухе рекламная и увеселительная мишура давно уже достигла непозволительной плотности (и куда только моторола смотрит – невероятно!), где ни намека даже на интеллекторное управление… так это мешает, саднит, так страшно пугает и в напряжении держит, а Гауф с выпученными глазами бросает райму из стороны в сторону и при этом ругается – у него такое отчаяние на лице, и лоб взмок, а помочь ему даже и не знаешь, чем можно.

Кублах, впрочем, нашел себе дело: в перерывах между умопомрачительными виражами он вертел головой по сторонам и время от времени подсказывал Гауфу заговорщицким басом, что берсеркер не отстает и, похоже, выбирает удобное время, чтоб пальнуть. Гауф тогда снабжал лицо самодовольно-презрительным выражением и закладывал… нет, даже не вираж… новое что-то такое, совершенно уже физически невозможное, отчего Кублах покорно терял сознание, а раймин свист превращался в истошный вопль о немедленной помощи.

И, кстати говоря – это Кублах заметил первым, – не только берсеркер проявлял к ним повышенное любопытство. Еще несколько машин мчались к ним с юга.

– К нам еще машины идут, – сказал он Гауфу.

– Черт бы побрал этот панорамный обзор, – ответил Гауф, оглядываясь. – Уже третий раз барахлит и каждый раз – в самый нужный момент. М-да. Это уже серьезно. Против этого уже…

Он послал машину в пике – и Кублах опомнился уже на земле, на какой-то узенькой и кривенькой улочке, совершенно ему незнакомой. Затем райма вылетела на тротуар и, чудом не задев бортами прохожих, юркнула в невзрачную арку. Торможение бросило Кублаха на лобовое стекло.

– Переждем, – сказал Гауф, наконец вытирая пот.

– Что переждем?

– Они сейчас над нами. Сверху ищут.

– Но здесь нельзя оставаться. Мы же здесь как в капкане. Надо бежать.

– Куда? – безнадежно спросил Гауф. – Есть только одно место, где мы можем укрыться, но мы туда не добрались. И не факт, что доберемся вообще.

– Какое место? Куда?

Гауф нервно озирался. Раньше, занятый сумасшедшей гонкой над крышами, он как-то обуздывал свой страх, а теперь поддался ему и был близок к панике.

– Это в Фонарном переулке, в центре такой. Ну, ты знать должен. Бывший дом Фальцетти. Больше в этом идиотском городе от Фальцетти спрятаться негде.

Имя показалось Кублаху знакомым.

– Фальцетти? Этот городской сумасшедший?

Гауф хмыкнул.

– Тот самый. Кого тебе бояться надо.

В арку вошли двое. Гауф подозрительно уставился на них, но они прошли мимо, проявив, впрочем, большой интерес к Кублаху.

Один из них, тощий и неумеренно желтый от употребления чисто парижского зелья фи-ши, осклабился в улыбке, другой, видом посолиднее, приветственно помахал рукой. Но было в их приветствиях, взглядах и позах что-то торжествующе-издевательское.

«Похоже, – подумал Кублах с тревогой, – меня здесь и впрямь все знают. Стекло, что ли, про меня им показывали? Но какое про меня может быть стекло? Так, в новостях четыре показа, девятнадцать секунд, причем… м-да… неареального уровня. Нет, мелькать, надо мелькать! Впрочем,