пунктирную линию, которой его предок обозначил это место. Неизвестно, сам он когда-то принес туда камни или нет, но потомки называли их Лестницей Ульрика, ведь вела она, валун за валуном, вверх к Сумрачному лесу. Пожалуй, в карте даже не было необходимости.

Путешественникам, которые добирались так далеко, не давая сбить себя с пути коварным туманам, блуждающим огонькам и тому подобной магии, открывался узкий вход в Сумрачный лес между двумя пнями, заметный даже ночью, как с изумлением обнаружил Бульрих. На пнях высотой по плечо среднему квенделю, перекинутое с одного на другой, лежало старое бревно. Это и была естественная арка, ведущая в лес, и проем этот, как ни странно, открытый, ничем не зарос. Лишь само бревно и пни густо обвило плющом и прочими ползучими растениями.

Бульрих в крайнем напряжении глубоко вздохнул и пригнул голову, прежде чем ступить на похожую на туннель тропу, которая теперь вела его вглубь леса, шаг за шагом. Это была не более чем узкая, хотя и хорошо различимая просека посреди чащи, в Колокольчиковом лесу таковую в лучшем случае сочли бы охотничьей тропой, однако продвигался Бульрих по ней достаточно спокойно. Судя по карте, нужно было идти вперед, никуда не сворачивая, и если не помешают никакие препятствия или опасности, то в конце концов он окажется на таинственной поляне, которую Ульрик двести лет назад – с тех пор сменилось более шести поколений овцеводов – назвал Глубоким разломом.

Вот что рассказал об этом разломе Бульриху Варин:

– В нашем клане говорят, будто волшебный туман, который заворожил Ульрика и его спутников из Звездчатки настолько, что они вообще осмелились войти в лес, берет свое начало в этом месте. Никто не знает, есть ли там вода, возможно, бежит ручей, как в Трясинном лесу, над которым висят густые облака. Все может быть, особенно если учесть, что нам известны три озера Сумрачного леса, которые несчастные Биттерлинги окрестили дырами и которые тоже отмечены на карте. Что бы там ни было, Глубокий разлом – место особое, а это уже о многом говорит в лесу, который весь состоит из зловещих странностей. Полагаю, тебе стоит туда заглянуть, если, конечно, обычный квендель может с чистой совестью что-то тебе советовать, наш ты любитель тьмы, Шаттенбарт.

– Если бы я действительно пожелал туда добраться, то от Фишбурга пошел бы по прямой, не считая, конечно, отступления к северу, к сторожке, – стал рассуждать Бульрих. – А если бы я пересек Сумрачный лес от Глубокого разлома в западном направлении, то вышел бы в Черные камыши, а потом и в Звездчатку, – дорогой Трутовика и Гуртельфуса, что не похоже на совпадение, – задумчиво пробормотал картограф из Зеленого Лога, чуть не забыв, что Сумрачный лес до сих пор решительно отказывал всем квенделям, не позволяя бродить по своим тропам, не то что пересекать владения от опушки до опушки. Бульрих решил выяснить, почему старому Ульрику лес благоволил и сделал для него исключение.

В голове Бульриха раздался голос, который убеждал его вернуться, и звучал он как нечто потустороннее, столь же мрачное, как длинная тень прошлого, протянувшаяся из Сумрачного леса и накрывшая его судьбу. Так одноглазый впервые обратился к нему на мосту через Сверлянку в разгар опасности и бешеной скачки.

«Ну нет, елки-поганки, не в первый раз», – поправил себя Бульрих, погрузившись в раздумья. Он подозрительно тыкал палкой Йордис в заледеневшие заросли папоротника, которые возвышались на пути и доходили ему почти до пояса. Когда он продирался сквозь них, изрезанные листья зловеще шуршали, и путешественник не мог отделаться от подозрения, что рядом ползет по диким зарослям живое существо, тайно его сопровождая. Чудилось, что раздаются тихие шаги, что кто-то крадется, скрываясь ото всех, как и он сам. Квендель остановился и, затаив дыхание, прислушался. Вокруг снова воцарилась мертвенная тишина.

«Ничего здесь нет, просто мозг твой опутала паутина, старый ты трус, Шаттенбарт», – отругал он себя.

Бульриха захлестнуло ощущение глубочайшей заброшенности, знакомое ему еще с Волчьей ночи, и в голове не осталось ничего, кроме звуков собственного голоса, казавшихся чересчур громкими. Внезапно он вспомнил, как был подавлен, когда впервые услышал тот странный голос. Тогда квендель едва не шагнул в бездонную пропасть, забыв о себе и обо всем, что привязывало его к жизни и имело значение. Однако тихие исцеляющие слова проникли в сумерки души и нежно удержали его на краю пропасти.

И точно так же, как спасли Бульриха из разбитой липы и глубин земли, закутанного с ног до головы в странный белый саван, те волшебные слова окутали его угасающий дух защитным коконом и удержали от ухода во тьму. Именно этот голос – а не голос старого Пфиффера, дорогого Карлмана или Гортензии – вернул его обратно.

«Проникни сквозь тьму, переступи порог!»

Так или примерно так звал голос. И сейчас Бульрих слышал именно его.

Осознав это, он в глубоком потрясении застыл на месте, застигнутый врасплох: то, о чем он только что думал, вдруг стало реальностью. Размышления в этой мрачной и зловещей чаще ошеломили его, но теперь сердце вновь бешено забилось в груди.

Зов донесся откуда-то слева. Вот только слов было не разобрать, о святые трюфели! Наверняка звук этот не предвещал ничего хорошего. Мысль о том, что в темноте неподалеку бродит еще одно существо, вселяла в квенделя величайший ужас, хотя ему казалось, что готов он ко всему, что может случиться этой ночью.

Бульрих посмотрел в ту сторону, откуда донесся звук, и испуганно отступил на шаг. Он ошибся или там стало еще светлее?

Да, должно быть, так, иначе он вряд ли смог бы разглядеть, что вид ему закрывает колючая чаща дикого остролиста. Сквозь темноту зубчатой листвы просачивалось бледное сияние, растекаясь, открывая слева и справа неровные очертания деревьев. Кривые и скособоченные, они цеплялись друг за друга, клонились к земле. То были чахлые отпрыски гигантских деревьев, в чьей обширной тени ничто не могло выжить, и те редкие растения, которым это удалось, вырвавшись из бурелома, тянулись ввысь, где пространство давало свободу.

Бульрих сообразил, что там должна быть пустота, над которой, как ни ужасно это сознавать, скорее всего, клубится туман. Глубокий разлом уже совсем рядом, каков бы он ни был, и все же выйти из-под сени деревьев, оставив за спиной заросли остролиста, квендель страшился. Защищаясь от неведомого, он поднял одну руку, прикрывая лицо, а в другой сжал палку с железным наконечником – слишком резким получился переход от темноты к свету, от узкой тропы к простору. А