— Я как-то теряюсь, — язвил Доктор. — Вы что размножаетесь головой, зевсы? Как тараном?

— Ой, только вот не надо, Доктор, этой стенобитности дешевой! Только ты мог такое придумать! Таран! Признай, что шутка неудачная!..

Доктор признал, что вино отличное и заказал еще.

— Речь не обо мне, — продолжал Фома, — а о тебе, кстати. И ты не вписываешься по этому пункту во вселенский проект по имени «человекус» и я тебе объясню, почему. Потому что наш человек, как бы он ни устал, если положить рядом с ним не его жену, а незнакомую прохожую, то изображать усталого ему будет не по плечу. Потому что мозг это самая эрогенная зона мужчины.

— Как у маркиза?

— Док, ты и маркиза читал? Жюстину, небось? Всё?! Потрясен!.. Да, у него-то точно это самое возбудимое место и возбуждающее, кстати. Только его неправильно поняли и засадили в Бастилию, как ниспровергателя, а он — юморист и насмешник почище Стивенсона. Его пародия воспитания девиц «по природе» была воспринята буквально и слишком серьезно.

— А как насчет женщин? — поинтересовался Доктор.

— А я о них и говорю.

Принесли свечи, заиграла тихая музыка — «саммертайм» в оригинальной упаковке.

— А к чему мы это, собственно? — спросил Доктор.

— А к тому, собственно, что не свисти насчет отпуска! Нет у тебя никакой усталости, не бывает у тебя ее. Это раз. А во-вторых, тебе хоть Елену Прекрасную подложи в постель, ты, в лучшем случае, предложишь ей обрезать кончик твоей сигары.

— По-моему, очень эротично… — Доктор посмотрел на свою сигару. — Апофеоз — обрезание кончика. Ты тайный эротоман?..

— А эта Елена, кстати, она что действительно самая прекрасная тут у вас? — задал он вопрос, который его давно интересовал.

— Во-во! Все остальное время ты будешь допытываться у нее, почему это ее считают прекрасной? Вместо того, чтобы… простигосподи, с кем я связался?

— А чего бы ты хотел?

Фома поднял свечу над столом и диогенично посмотрел на Доктора.

— Ищу человека, Доктор. В тебе. И не нахожу, к сожалению.

— А может быть, к лучшему? Потому что я не понял, скорбел ты по человечеству или прославлял? В той картине, что ты нарисовал, человек довольно жалкое, похотливое существо, к тому же безответственное и совершенно беспомощное пред лицем страсти своя. Не знал, что ты такой!

— Ты ничего не понял! Человек это звучит гордо! Может, сам он не так уж хорош, но зато как звучит! А мечты и идеалы у него лучше, чем у паука или гамадрила.

— У них их вообще нет.

— О! Также, как у оборотней.

— Получается, что человек это мечта о себе, к осуществлению которой он и не стремится, так? Живет, как гамадрил, а мечтает, как архангел Гавриил? Извини за рифму… Я тогда, действительно, не человек, хотя еще пятнадцать минут назад готов был побороться за это эволюционное место. Благодаря твоей защите человека, я снимаю свои притязания быть им.

— Я тоже! — горячо поддержал его Фома, к тому времени совсем загонявший сомилье. — Давай будем Гершвинами, а?

— А как же синдром менеджера?.. — Доктор вернулся к противоречию первого и пятого пунктов.

— О, вот что у тебя, Док — синдром менеджера, точно! Ты все время в делах, тебе не до женщин, не досуг! Я раскусил тебя, Якока, я тебя раскокал! За рифму не извиняюсь — бо поэт!..

Но на следующей встрече Доктор его удивил, пришел с дамой…

Фома обычно проводил свои будни у Леши в таверне героев и футболистов. Он уже давно не работал — только бильярд, боулинг и другие «б» тренировали его мозг, промывал же его мощный прибой коньяка. Доктор находил Фому здесь, когда хотел. Впрочем, иногда Фома пускался в путешествия по Москве и пригородам, путешествия, понятные только ему одному.

Тогда Доктор находил его в самых разных, порой неожиданных местах, например, на вокзале, в «Русском бистро», угощающим бомжей из Тирасполя и Бишкека горячими пирожками с водкой. Или на сейшене неофашистов, возле памятника Гоголю или Грибоедову, где он, с черной повязкой на глазу, орал о всемирном жидо-массонском заговоре МВФ и ТВ. Или на демонстрации геев, где полураздетый Фома дефилировал с разноцветными платками в задних карманах, среди подобий Меркюри, Э.Джона и Уорхола, выкрикивая настоятельные требования секс-меньшевиков, пока. А иногда — спящим на Арбате, в позе Фавна, под мольбертом художника, который рисовал все время одну картину, то ли «Комар в летнюю ночь», то ли «Кумар» тогда же: Фома в детской песочнице, с желтыми куличами, в виде грибов, и небо — голубое и чистое, как кафель. Зигзаг Фомы был непредсказуем и выбрасывал его то в казино, то в стрип-бар, впрочем, чаще он совмещал эти философские занятия.

— А среди фашистов-то тебе что надо? — удивлялся Доктор.

— Во-первых, это не фашисты, а фигурки «нью» на русском ландшафте, а во-вторых, я им потихонечку альтернативу втираю…

И Фома посвящал Доктора в свою теорию, по которой выходило, что бороться с этим явлением — демонстрациями пятнадцати-двадцатилетних — можно очень просто: надо выпускать им навстречу девочек, — ни один уважающий себя национал-патриот до двадцати пяти не упустит этот случай.

— Да и не патриот — тоже, — замечал Доктор.

— Правильно! Да и после двадцати пяти. Насилие это же гиперсексуальность!.. Она прет из них, а девочек у фашистов мало, так же как у нынешних комсомольцев. Ты посмотри, какие они агрессивные и прыщавые от воздержания! А поставь у каждого фонаря по девочке, они и двадцати метров строем не пройдут, все полягут в придорожных кустах!.. А после этого всякая тварь грустна и небоеспособна, просто не тянет… хочется полежать, посмотреть на небо, потетешкать прелести у нечаянной радости… Не пойму, куда власть смотрит? Это же биологическое оружие!.. Или физиологическое, Док?.. Не важно!.. Выпускаешь навстречу армии противника армию любовниц в полной амуниции, то есть