Они сидели в более дорогом, нежели «Три коня», месте — Доктора тошнило от непринужденной обстановки пивной забегаловки, какая исторически сложилась в лешином кабаке, — и Фома, отбиваясь от официантов, мэтра, а также от специалиста по винам, излагал свою бхагават гиту жизни, как она есть. Подвинул его на это, как ни странно, всё тот же сомелье, начавший что-то объяснять про бордо, бургундию и божоле.

— Принесите водочки, уважаемый, чем такие длинные истории, — оборвал его Фома без обиняков.

— Зачем ты так? — усмехнулся Доктор. — Он, кажется, на самом деле что-то знает про вино. Ты действительно будешь пить водку?

Он показал за окно, где не по апрельски плавился асфальт.

— Для разминки! — отмахнулся Фома. — Давно не пил, надо помянуть. Ведь чем хороша водочка, настоящая?.. Горька, как смерть, чиста, как девственница, холодна, как королева-мать и доступна, как проститутка!

— Поэма! — сказал Доктор.

— Да нет, — хмыкнул Фома, — бери выше. Русская национальная идея!

— Тебе никто не говорил, что ты сопьешься с такой горьковской просодией? Кстати, у нее есть еще одно определение, главное: темна, как белая горячка…

— Я только восстановлю вкус, Док!.. — Вообще-то с водки Фома всегда напивался вдрызг, и Доктор, зная это, настойчиво предлагал коньяк.

— Коньяк! — орал Фома, успевший, за обсуждением, не один раз сгонять специалиста по благородным винам за водкой, так что тот выглядел теперь усталым и злобным официантом из третьеразрядного кафе. — Коньяк, Доктор, это песня! И мы будем ее петь!

С коньяком он себе напиваться не позволял, ну, в смысле, в хлам. Из мужской солидарности. Мог пить его медленно, много, неделями, но в пределах куртуазности. «Мсьё, Когнак?! — Мсьё, Фомин?! — Я к вашим услугам!» Сплошное достоинство и уважение друг к другу. Дубовая крепость респекта. Как два кавалергарда, убивающие молодость: дуэль, непременно дуэль! Стреляться! На двух шагах! Через платок! Да без!..

— Есть какая-то мистика в этом напитке, — приникновенничал Фома. — Пью, но не могу напиться. Правильно говорят, что с коньяком не сопьешься. Не позволяет. Не зря де ла Круа пытался использовать его для получения философского камня, знал шевалье!..

— Вот такая, примерно, махабхарата жизни, — заключил он свой рассказ о своей вселенной уже добрым бокалом коньяка.

— Ты хоть сам камнем не стань, — попросил Доктор, наблюдая беготню официанта до бара и обратно.

Начало обеду было положено, правда и есть Фоме уже не хотелось, что было неудивительно, он назакусывался «комплиментами», которые ему не щадили, чтоб он только не упал. Удивляло его, несмотря на состояние, другое — что в этот свой визит Доктор никуда не гнал, не пугал дырами и куклами Томбра, он просто был рядом почти все время, объясняя это отпуском. Какой такой отпуск? Никогда в Ассоциации не было отпусков, там не знали, что это такое!.. Уста-ал?!

— Что у тебя устало, оборотень? — удивлялся Фома. — Какое место?

— Все… тело, душа, ноги, — начал перечислять Доктор, но Фома в существование докторской души не верил, докторской может быть только колбаса и непоправимые ошибки, знал он.

— Ну-у! — делал вид, что обижается, Доктор. — Ошибки у всех бывают, а насчет колбасы резковато, по-моему…

— Ты же не человек, Доктор, а усталость понятие человеческое. Ты мне врешь, а зачем не знаю.

— Ну-ну, назови мне критерии человека. А потом поговорим о вранье.

— Пжалста!.. — Фома придирчиво посмотрел на Доктора, потом на себя в ближайшее зеркало (оно было прямо в колоне, к которой он прислонился, накушавшись вина), прошелся по голове пятерней и остался доволен.

— Итак! — веско и многозначительно начал он. — Критерии человека, это: повышенная утомляемость, то бишь усталость — раз!

— Э, так нечестно! — попробовал остановить его Доктор. — О чем тогда говорить дальше?

— Погоди-погоди, будет тебе и дальше! — продолжал Фома. — Умение уйти от ответственности — два! Абсолютное равнодушие к завтрашнему дню, несмотря на все заявления о будущем — три!.. И вместе с тем полное пренебрежение настоящим, во имя этого самого мнимого будущего — пять!

— Четыре.

— Последний пункт — за два. Он дорогого стоит.

— И все?

— А что, мало? Даже по этим пунктам ты проходишь, как нечто несуществующее, а значит — вредное, с человеческой точки зрения. Но есть еще пятый пункт — национальность! Он же шестой, восьмой и десятый. По нему ты вообще нечто странное, с нашей точки зрения.

— Любопытно. Десять пунктов? Мне все это напоминает доказательство небытия Бога. Антидекалог какой-то!

— Во-во, еще двадцать пунктов! Бог человека есть любовь, а у тебя — калькулятор!

— Но все-таки хотелось бы услышать что-то добытое не путем отрицания, — попросил Доктор. — И без огульных обвинений, пожалуйста.

— Без огульных? Пжалста!.. Этого ты не сможешь отрицать, потому что и сам признаешь. Да-да, Доктор, держите себя крепче, ибо последний пункт, то есть пятый: несгибаемая сексуальность человека, его неутолимая страсть к копуляции!

Доктор едко усмехнулся, отпил из бокала, кивком показал сомелье, что удовлетворен, и тот долил в бокал еще. Опершись на локти, он придирчиво посмотрел на Фому. Фома сиял.

— Некоторое противоречие между первым и пятым пунктами, — заметил Доктор. — Повышенная утомляемость и сексуальность без устали. Тебе не кажется несколько натянутым этот перечень? Ну, хотя бы слегка? Я понимаю, что требовать от тебя большей корректности — роскошь.

— Никакого противоречия, Док, если мы говорим не о макаках и пестиках, а о людях. Странность сочетаний это суть человеков, это — сами человеки. Странность во всех механизмах, но особенно в этом. Потому что человек это нейросексуальное существо, он возбуждается не инстинктом размножения, не чьей-то течкой, а представлением. Он распаляется воображением и созерцанием, даже подглядыванием — этакий головосек. Тебя не смущает такой термин?.. Нет?

Доктор показал, что нисколько, но ждет объяснений.

— Это что-то от дровосека? — уточнил он. — Только головой?

— Нет, Асклепий, это от головы. Головоногие — это голова и ноги, а человек — это голова и пол… ну ты понял. Голова — главный половой