Но что она имела в виду было не понятно, странные глаза ее, цвета Антарктиды, были холодны, как Доктор в бою. «Отличная у нас компания! — подумал Фома. — Ни одного нормального!»

А Пипи уже достала пудреницу с пипеткой и сделала глубокую ингаляцию.

— О, наркоманка! — гордо сказал Фома, приглашая всех за столом порадоваться за него: кого оторвал! — Только кумара нам и не хватало!

Глаза Пипи утратили субъективность, и теперь она смотрела сразу на всех и всем улыбалась, становясь объективной реальностью.

— А не?.. — Мини боязливо оглянулась, в поисках крадущегося милиционера.

— А ты попробуй, все как рукой! — предложила Пипи. — Мы и ему дадим!

По мозгам Фомы влажно ударил белый снег. На двухдневной спиртовой закваске без сна это сыграло роль детонатора. Фоме показалось, что он видит все, даже орбиты электронов и постоянную, между ними, Планка. Его словно подбросило и он медленно и весело озирал все, что проносилось под ним. Люди были смешны, малы, милы, нелепы — хотелось обнять и…

— Да ты первый раз? — удивилась Пипи. — Тогда полетай, полетай!.. — похлопала она его по плечу.

Вечер закрутился и тоже полетел…

Они уже станцевали несколько раз, каждый строго со своей дамой, свою Фомин уже никому бы не отдал. Особенно, после того, как Пипи запрыгнула на сцену и спела песенку Монро: «Ай вонаби лав бай ю…» — и так далее, вплоть до неподражаемого: «тирли-та-ти ту-тум пи-ту!» — вытянув лиловые губки, — и имела бешеный успех, как среди публики, так и у музыкантов, потому что денег не брала, вернее, передавала их контрабасисту, который, не прерывая игры, рассовывал их по карманам, виртуоз. К ним за стол посыпались фрукты, шампанское, коньяк и недвусмысленные приглашения от кавказской диаспоры, что, мол, «некоторые любят погорячее». Публика рукоплескала и требовала еще.

Тогда Пипи вышла на сцену и сообщила присутствующим, что Пушкин это «ваше все», она, правда, не верила, но ей по телевизору сказали, и что петь она больше не будет, но прочтет свое любимое, в надежде, что имеющий уши да слышит. Надеюсь также… но на что она еще надеется, Пипи так и не сказала, зато прочла стихи, где автор не дорожил мятежным наслажденьем и стенаниями вакханки молодой, несмотря на то, что та в объятиях вилась змиёй, а язвою лобзаний торопила миг последних содроганий, поскольку счастлив уже с другой, что нежна, стыдливо-холодна и только после долгого моленья, делит, наконец, пламень автора поневоле…

Публика визжала. До стола Пипи донесли аккуратные, но чуть раскрасневшиеся молодые люди, в легких и дорогих одеждах эфебов второго поколения частного капитала на Руси.

— Чьи это стихи? — спросил один из них, особенно молодой и румяный.

— Ну, я не знаю! — капризно пожала плечами Пипи. — Мы в России, слава Богу! Накануне двухсотлетия!..

В конце концов, Мини не выдержала и спросила, как Пипи зовут на самом деле.

— Пойдем, — сказала Пипи, — мне как раз в туалет. Это жуткая история.

Они ушли, и Доктор внимательно посмотрел на Фомина.

— Это что-то новенькое, — наконец, сказал он. — Я подумал сначала, что она проститутка, уж слишком вульгарно, «по-бразильски», вы вошли. Где взял?

— Ну вот, мы квиты, — засмеялся Фома, чувствуя себя огромным воздушным шаром. — И не смей называть мою девушку проституткой, я сам в этом еще не уверен!

— Где взял, говорю?

— Где взял, где взял — купил!.. — Фоме было весело и легко. — Хорошая девочка, да?

— Хорошая. У тебя, насколько мне известно, других слов для девочек и нет.

— Доктор, это же антропологический факт: девочки плохими не бывают, они ими становятся.

— И все-таки — откуда она?

— Одолжил на время.

— ?? — глубоко затянулся Доктор, так глубоко, что пепел у сигареты тоже загнулся знаком вопроса.

— А что? — тихо возмутился Фомин, не выдержав красноречивой паузы.

— Ты ее выбрал?

— Иду, смотрю — пара, красивые и смелые, дорогу перешли… она по всем критериям то, что мне надо!.. Друг, говорю!.. Меня самого удивило, я деньги давал, а он: я все понимаю, ценю ваше чувство юмора и прекрасного, а мне, говорит, все равно надо отлучиться на пару-тройку часиков. Хватит, мол?.. — Это он у меня… Я говорю, не знаю, а сам думаю: ни хрена себе!.. Он говорит: ну тогда найдете меня у посольства.

— У посольства?

— Да, американского.

— А что он там будет делать ночью?

— Ночью?.. А я должен был и это спросить? Человек мне свою жену дает на время, абсолютно меня не зная, а я его подозрительно: а сами-то вы чем заниматься будете, а?.. Док, это тебе не Открытый мир. Может, уезжает человек, визу ждет? Там всегда были очереди. Может, они и ночью стоят?

— Н-да?.. — Доктор пробарабанил пальцами вариацию звучащей мелодии, потом мотнул головой, словно отгоняя неприятные мысли. — Ну и по каким, интересно, критериям ты искал?

Только поверхностный человек не судит по поверхности, то есть по внешнему виду, сказал один остроумный трагик. Фомин был человек глубокий, как шахта.

— По юбке, — ухмыльнулся он. — По-моему, короче не бывает. Пипи, кажется, даже не знает, что у длины юбки существует верхний предел, после которого юбка превращается в декоративную деталь. Она опасна, как любое неожиданное предложение, правда? Что-то в ней есть такое… Все остальное, вплоть до имени, мы уже придумали сами, были бы деньги. А денег уже… — Он задумался. — Еще есть… на пару-тройку таких дней.

Доктор задумался тоже.

— Ты чего такой смурной?.. Не волнуйся, девочка твоя не обиделась, она поняла, что не в длине юбки дело. Главное — имена равны! Это я учел. Мы могли и покороче придумать, «ню», например или «сю». А что? По-моему, все — полное сю! Или это фрукт такой?

— Меня волнует другое… — Доктор оглядел зал, колышущуюся в танце публику. — Что выбрал