в одну точку. В такие минуты выражение её лица напоминало о хищном животном, которое уже увидело жертву и даже подобралось для прыжка, но медлит, потому что рядом где-то ходит охотник, нацелившийся на ту же жертву. И надо не упустить момент, когда он оступится и станет уязвим, чтобы напасть наверняка – сначала на него, а потом догнать и растерзать жертву.

Жажда мести Изабо со смертью Бернара Арманьякского удовлетворилась лишь частично. Никакой стул в пыточной она, конечно, не ставила, но в удовольствии взглянуть на мертвого врага себе не отказала. И глядя в серое, замершее в последнем жизненном усилии лицо графа, королева, словно обрывая лепестки с цветка, вырвала из памяти всё, что было связано с шевалье де Бурдоном. Потом отвернулась, и, проходя мимо кланяющихся тюремщиков, обронила:

– Уберите его поскорее. Он смердит.

Догнавший её уже на выходе герцог Бургундский, который тоже пришел посмотреть, спросил с обычной ухмылкой:

– Ты довольна, Изабо?

При этом ему очень хотелось увидеть, что выражает её лицо. Но королева, чтобы не выдать себя, лишь сильнее наклонила голову. Тяжелый капюшон совершенно скрыл её от Бургундца, и тому пришлось довольствоваться только безразличным:

– Абсолютно.

Но довольна она не была.

Весь этот двор, сам Бургундец и даже родная дочь, вина которой заключалась только в том, что на политическом рынке она теперь стоила гораздо дороже матери, стали Изабо ненавистны и враждебны. Преданная когда-то мадам де Монфор подала в отставку сразу же, как только над королевой нависла угроза судебного разбирательства. Теперь, по слухам, она занимала место старшей фрейлины при Мари Анжуйской. И, думая об этом с противным холодком в груди, Изабо даже в собственных мыслях страшилась признать, что поверенная во все секреты её прошлой жизни мадам была всего лишь ловкой шпионкой герцогини Иоланды.

«Я отомщу вам всем!», – как заклинание повторяла у себя в покоях неподвижная королева. «Дорожить мне нечем, кроме той жизни, что есть сейчас. И вас не спасут даже мои воспоминания о прошлом, потому что заплеванное и залапанное вами же оно ничего уже не стоит».

Единственный, кого она не вносила в список своих жертв, был король, да и то лишь потому, что Изабо давно вычеркнула мужа из жизни.

Периоды просветления в больном разуме прекратились. Окончательно возомнив себя стеклянным сосудом, сквозь который все видно, Шарль без конца кутался и безумно пугался, если кто-то подходил к нему, держа что-либо в руках: он думал, что его хотят разбить. Особо важные бумаги, которые требовали только королевской подписи, герцог Бургундский подавал исключительно после того, как слуги накрывали несчастного безумца толстой простеганной накидкой. Это успокаивало Шарля и он мог почти спокойно взять в руку перо и поставить свою подпись под документом, содержание которого герцог почтительно пересказывал на словах.

От самой же Изабо никакого внимания к супругу не было. В те редкие минуты, когда политическая нужда и этикет обязывали их появляться где-то вместе, она смотрела на мужа с тем же выражением, с каким говорила над телом мертвого Арманьяка: «Он смердит». Король больше не был объектом ни её забот, ни мести. Но герцог Бургундский был и оставался для Изабо тем самым охотником, оплошности которого она, затаившись, ждала. И, рассказывая всем подряд, что виновата в срыве переговоров только герцогиня Анжуйская, королева очень надеялась на общественное мнение, которое вынудит коротышку вступить в открытое противоборство с этой опасной женщиной. А уж та в свою очередь заставит его оступиться. И тогда у Изабо появится шанс показать этой ненавидящей её стране и всему остальному миру, чего она на самом деле стоит!

Однако, герцог вел себя странно.

Делал всё возможное, чтобы загнать дофина в угол. И ради этого совершенно издёргал своего доверенного падре. Кошон сбился с ног, выезжая то в Понтуаз, то в Бове, то в Провене, где без сна и отдыха убеждал колеблющееся дворянство не оказывать молодому Шарлю и его сторонникам никакой поддержки. Но стоило дофину только намекнуть о готовности возобновить переговоры, как Бургундец делался любезным и сговорчивым и незамедлительно посылал своих представителей в Бурже или в Пуатье, в зависимости от того, где в это время дофин находился. На уступки по поводу условий договора он, конечно же, не шел, зато свою готовность заключить союз демонстрировал широко и охотно, ничем с некоторых пор не выказывая раздражения его задержками.

Изабо терялась в догадках и додумалась даже до того, что Бургундец разгадал её тайные замыслы. Это пугало её несколько дней, до тех пор, пока в один из вечеров он вдруг не явился в покои королевы со странной смесью тревоги и азартного возбуждения на лице. С таким лицом коротышка вряд ли пришел бы высказывать претензии, и, уж конечно, он бы нисколько не тревожился, вздумай сообщить Изабо, что ничего у неё не выйдет. Нет. Так он мог придти только затем, чтобы что-то выведать или сообщить. Поэтому, коротко глянув на лицо посетителя, Изабо мгновенно успокоилась.

Она как раз слушала в тысячный раз «Книгу о граде женщин» Кристины Пизанской и щекотала длинным пером мордочку хорька, недавно подаренного ей папским посланником. Хорек скалил маленькие острые зубки, хватая перо сквозь прутья своей клетки, и отчаянно скребся короткими лапками с крошечными белыми коготками. Изабо вроде бы бесстрастно наблюдала за тщетными попытками зверька выбраться и защититься от назойливого пера, но игра эта явно доставляла ей удовольствие

– Как женщина, ты должна была бы испытывать жалость к нему, – сказал герцог после того, как читающая фрейлина захлопнула книгу, согнулась перед ним в поклоне и быстро удалилась по знаку королевы.

– Это животное существует для моего удовольствия, – лениво заметила Изабо. – Захочу пожалеть – пожалею. А пока мне хочется играть.

Она ткнула пером прямо в нос хорька и, не поднимая на герцога взгляда, спросила:

– Зачем ты пришел? Что-то случилось?

Вместо ответа герцог пересек комнату, сел за стол напротив Изабо, рассеянно запустил руку в серебряную чашу с засахаренным миндалем, который королева последнее время потребляла в огромных количествах, и, набрав полную горсть, ссыпал орехи в рот.

Изабо с отвращением наблюдала, как он перемалывает её лакомство но выражение на лице сохраняла самое благожелательное. Предстоящий разговор обещал быть интересным. И хотя герцог вел себя так, словно вообще ни о чем говорить не собирался, связанная с ним несколькими годами общих устремлении Изабо уже научилась различать тонкости его настроения. Тот факт, что он явился к ней в покои без предварительной договоренности и даже без свиты, с которой предпочитал теперь ходить повсюду,