Карлом Лотарингским ездили в Фонтевро к праху короля Ричарда, и там же постояли перед надгробием мадам Алиеноры. Оба тогда смеялись, воображая как рвались бы в атаку нынешние рыцари, появись она перед ними, как в былые времена, в полном воинском снаряжении и с обнаженной грудью.

– Где сейчас такие женщины? – со вздохом спросил тогда Карл.

И Жан, указав на надгробие, ответил:

– Вымерли.

Но сейчас, сидя в своей Парижской резиденции и чувствуя странные приливы тоски по Катрин, герцог вдруг подумал, что дай он своей любовнице волю, она бы в мгновение ока очутилась возле него во главе Бургундского воинства и, не задумавшись ни на минуту, обнажила бы грудь, попроси он её об этом.

Коротышка даже захохотал, представив себе как это могло бы выглядеть, потому что, по его мнению, получалось очень смешно. С одной стороны они с Катрин, да еще в таком фривольном виде, а с другой – её унылый муженек, еле поднимающий голову под тяжестью увесистых рогов. Говорят, сейчас он – чуть ли не правая рука дофина… Что ж, ничего удивительного: тот и сам всегда был каким-то убогим и таких же убогих набрал себе в советники…

Хотя нет – поправил себя герцог – правой рукой Шарля всегда была и есть Иоланда Анжуйская. Баба скверная уже хотя бы потому, что умная. Слишком умная! А таких герцог Бургундский никогда не любил, потому что хорошо знал, какую гремучую смесь составляют в женщине ум и власть. Его собственная мать была такой же. Но если Маргарита Бургундская свое властолюбие направила внутрь семьи, то мадам Иоланда, кажется, решила, что её семья вся Франция!

Герцог до сих пор не мог отделаться от мысли, что убийство красавчика Луи было как-то подстроено именно ею, но никаких доказательств тому не было. Как не было и мотива. Уж кому-кому, а герцогине кузен его светлости мешал меньше всего. И тем не менее где-то глубоко внутри жило в герцоге ощущение её причастности. Может, именно поэтому в первый же год после своего помилования и возвращения он пристроил пару шпионов в Анжер, повелев им сообщать обо всем, что покажется подозрительным или настораживающим. Но отчеты, увы, ничего криминального не содержали. Переустройство замков, обычные материнские и супружеские заботы и паломничества во всевозможные монастыри и аббатства. Единственным, к чему при желании можно было придраться, была обширная переписка герцогини Анжуйской, которая подобно флюгеру делалась особенно оживленной и насыщенной в тех направлениях, где происходили какие-то значимые для французов события. Но пользы от такой информации не было никакой, потому что переписка самого герцога Бургундского и любого другого владетельного князя – хоть светского, хоть принадлежащего лону церкви – была таким же точно флюгером. А в остальном… В остальном её светлость представала абсолютно безгрешной. «Прямо святая!», – раздраженно подвел итог герцог Жан. И за всеми своими заботами постепенно не то, чтобы забыл, но как-то остыл и «отвратил взор свой» от Анжера, сосредоточив его, все-таки, на Париже.

Последний всплеск интереса случился из-за помолвки принца Шарля с дочерью мадам Иоланды. Точнее, чуть позже – из-за ситуации, сделавшей из никчемного принца наследника французского престола. Но возможности герцога, изгнанного к тому времени из Парижа, были чрезвычайно малы: он мало что мог сделать, чтобы помешать или использовать ситуацию себе во благо, да и других забот хватало. «И кстати, – подумал герцог, поглядывая через окно на Париж, – разобрался я с ними блестяще»… Однако то, что происходило теперь, было уже не просто всплеском, а целой волной любопытства, захлестнувшей Бургундца с головой!

Слухи, слухи, слухи…. Многочисленные, не всегда понятные и очень похожие на тонкую прозрачную вуаль с несколькими бессвязными штрихами, которая, сложившись в несколько слоев, вдруг показала, что неясные штрихи образуют замысловатый узор!

И теперь уже у герцога не оставалось никаких сомнений в том, что узор этот создан именно рукой Иоланды Арагонской!

А началось с туманных разговоров о том, что герцог де Бар, епископ Лангрский вроде бы собирается передать право на свои владения Рене Анжуйскому… Ну, собирается и ладно. Во всем этом Бургундского герцога заинтересовало только одно: сам ли епископ принял решение, или его вынудила так поступить драгоценная племянница? В конце концов, не зря же несколько лет её странноватый духовник проживает во владениях епископа в Лотарингии. И, как сообщали шпионы еще года четыре назад, совсем уже прижился в какой-то деревушке. Как там её?.. Домреми, кажется? Одним словом, похоже, дядя и племянница хитрят друг с другом, и Бог им в помощь! Хорошо бы дохитрились до полного разлада…

Другим слухом, к которому его светлость отнесся более серьезно, стали, опять же, неконкретные разговоры о возможном браке Рене Анжуйского с Изабеллой Лотарингской. И тут уже следовало призадуматься. Во-первых, с какой стати непримиримый Карл вдруг забыл о своей клятве не выдавать дочерей за французов? А во-вторых, мадам Иоланда заключала браки слишком дальновидные, чтобы пропускать такой слух мимо ушей, не пытаясь вмешаться.

Хотя…

Герцог с досадой поджал губы. С этим неудачником Шарлем он сам здорово помог, потому что торопился, убирая старших принцев, и до конца всех возможностей не предусмотрел. А следовало бы, зная, что из себя представляет эта мадам герцогиня….

Бургундец вздохнул. Какой идеальный план тогда получался! Даже не жалко было отравленных принцев, потому что короли из них всё равно вышли бы дохлые, будь они хоть действительными детьми безумного Шарля, хоть бастардами красавчика Луи. Порода одна… И всё то, что за короткую бытность их опекуном Жан Бургундский пытался им внушить, осело на глупых мальчишках лишь поверхностной пылью, которую граф д’Арманьяк мог сдуть, не напрягаясь. А так кругом выходила одна только выгода! Изгнанника, «тихо» сидящего в Дижоне, никто в отравлении не заподозрил, Монмуту удалось намекнуть, что ему расчищают дорогу к трону – и он поверил, судя по тому, как ловко прикинулся ничего не понимающим – и наконец, общественное мнение… Оно мгновенно обернулось против того, «кому выгодно». А выгодно было только Анжуйскому семейству. И если бы герцог Луи так удачно не скончался, последнего дофина забрали бы по закону, после разбирательства и осуждения его, так называемых, опекунов. И забрал бы не их прихвостень Арманьяк, а совсем другие люди, которые позаботились бы о Шарле так, как он того заслуживал.

И всё! Путь к трону загораживал бы тогда только Монмут, крайне благодарный за всё и, в частности, за дискредитацию могущественного семейства. Но на английского короля уже давно имелся другой план, еще более идеальный и практически беспроигрышный…

Теперь,