– Берегись! – крикнула она, но Джером уже схватил Чета сзади, обхватив его, как медведь, и, прижав его руки к бокам, оторвал от земли.

Выстрел. Пуля проделала дыру в настиле крыльца. Чет испустил вопль, похожий, скорее, на рычание, он бился и брыкался изо всех сил, но здоровенный садовник даже не вздрогнул.

– Беги! – проорал Чет.

Пальцы, жесткие, как древесные корни, вцепились Триш в руку, вывернули ее, и выдернули ребенка из ее объятий. Триш сопротивлялась изо всех сил, но она была совершенно беспомощна против этой женщины, этого существа.

Ребенок заорал.

– Отпусти ее! – закричала Триш, пытаясь отнять дочку.

Ламия толкнула Триш и та покатилась вниз по ступенькам крыльца. Нога девушки застряла между двумя досками. В колене что-то щелкнуло, и ногу Триш пронзила острая боль. У нее вырвался крик, и она стиснула колено руками.

Ламия принялась укачивать ребенка, легонько прикоснулась к ее ротику одним пальцем, и проворковала:

– Ну, ну, тихо. Все хорошо. Мы у мамы.

Ребенок перестал плакать, как бывало всегда, стоило ей только оказаться у Ламии на руках.

– Мама, – послышался голос, много голосов. Это были дети; сотни и сотни теней двигались вверх по склону холма.

Ламия подошла к Чету.

– Чет, милое мое дитя, ты оставил меня. Почему ты ушел от меня? – Ее серебряные глаза пульсировали.

Лицо Чета исказила ярость.

– Пошла ты на… – Он не закончил.

Гнев, ярость вдруг ушли прочь, исчезли, а им на смену пришло… «Что? – подумала Триш. – Любовь? Жажда?» Тот же, да, тот же взгляд, что и у детей, которые уже успели заполонить весь двор, глядя, как один, на Ламию так, будто она была любовью всей их жизни.

– Я так соскучилась, – промурлыкала Ламия.

Чет рассеянно кивнул. Его взгляд ни на секунду не отрывался от глаз Ламии. Она провела пальцем по его шее, по руке, аккуратно вынула пистолет у него из руки и бросила с крыльца во двор. Потом забрала нож, жадно стиснула, точно давно утраченное сокровище. Кивнула Джерому, и он усадил Чета на пол, продолжая придерживать за плечо.

– Чет, а ключ?

Чет сунул руку в карман плаща, вынул ключ на кожаном шнурке и отдал его Ламии.

– Мама, – не переставая, бубнили дети. Они были уже на ступеньках, теснились у самых колокольцев, подступая так близко, как только осмеливались. Один из них задел за нити; послышался еле слышный, нежный звон, и все они разом отшатнулись.

«Колокольчики, – подумала Триш. – Колокольчики!» Она дернула за нити. Колокольцы зазвонили, и дети отступили еще дальше, зажимая ладонями уши. Старые нити рвались легко, чуть ли не расползаясь у нее под пальцами.

– Что это ты делаешь? – прикрикнула Ламия. – А ну, прекрати!

Обрывки ниток упали на ступеньку. Барьера больше не было. Детские лица засветились радостью, и они бросились вверх по лестнице, смеясь, хихикая, и зароились вокруг Ламии. Каждый старался прикоснуться к ней, провести рукой по волосам, по платью, пальцам, губам и глазам.

– Пошли прочь, – прошипела Ламия. – Вы все. – Ее лицо исказилось, превратившись в ужасную маску, злобную и жесткую. – Прочь от меня!

Чет сморгнул. Какую-то секунду он колебался, силясь вспомнить, кто он и что тут делает. Потом он увидел Триш на ступенях и – вспышкой – к нему вернулась действительность. Он резко развернулся, высвободившись из хватки Джерома, и, бросившись на пол, перекатился подальше. Джером неуклюже попытался захватить его опять, но Чет был гораздо, гораздо быстрее. Чет сунул руку в котомку, нашарил там вторую пушку Гэвина, выдернул ее и выстрелил. Пуля проделала в груди садовника огромную дыру; тот опрокинулся навзничь и упал на доски крыльца. Чет стремительно прыгнул на него и, прижав пистолет к виску, выстрелил еще раз, снеся садовнику половину черепа.

Чет навел пистолет на Ламию, стараясь прицелиться. Прижимая к груди ребенка, она злобно смотрела на него сквозь рой призраков, а потом ее глаза изменились, до краев наполнившись любовью, нежностью и добротой.

– Чет, я люблю тебя.

– Нет, – сказал Чет, но пистолет вдруг налился тяжестью у него в пальцах, и его рука начала опускаться.

Дети продолжали роиться вокруг Ламии, они множились, одевая ее бурлящим, клубящимся покровом. Она, сбиваясь и моргая, отмахивалась от них Сеноевым ножом. И каждый раз, как она это делала, каждый раз, как падал и опускался нож, Чет видел в ней не мать, к которой он стремился всем своим существом, а нечто темное, нечто дурное и зловещее. Он видел лилит, видел ее серебряные пульсирующие глаза с черными щелями зрачков.

Кто-то кричал. Женщина.

– Стреляй, Чет! Стреляй в нее!

Этот голос был Чету знаком. «Триш», – прошептал он, оторвал взгляд от Ламии, посмотрел на Триш, на женщину, с которой он через столько прошел, ради которой столько страдал – и вспомнил, какая она, любовь, на самом деле.

Он поднял пистолет, шагнул вперед и уперся стволом Ламии в грудь. А потом дважды спустил курок.

Ламию отбросило к стене. Она испустила страшный, нечеловеческий вопль. Чет попытался выхватить своего ребенка у нее из рук, но тут глаза лилит вспыхнули, она рванула ребенка обратно и сделала выпад ножом. Чет отпрянул, запнулся об один из стульев, стоявших на крыльце, и упал.

Ламия развернулась и, спотыкаясь, бросилась в дом, прижимая ребенка к груди. Чет поднял револьвер, но передумал стрелять: он боялся задеть Эми. Он прыгнул за Ламией, но та успела захлопнуть перед его носом дверь. Он схватился было за ручку – заперто – и принялся бить ногой в створку. С четвертого раза дверь распахнулась.

Ламии нигде не было видно.

Чет вошел в дом. Там стоял полумрак; кровавый след темнел на полу, на лестнице. Он направился вверх по ступеням, перезаряжая на ходу пистолет.

Дети тоже двигались вверх по лестнице, огибая его, будто дуновения ветра. След исчезал под дверью в дальнем конце коридора, но Чету уже не нужны были подсказки. Дети сплошным потоком текли сквозь закрытую дверь – физические преграды не значили для них ничего.

Он услышал вопль, потом заплакал ребенок. Чет взялся за ручку, повернул, навалился на дверь. Та была не заперта, и Чет неловко ввалился в комнату. Замер.

В комнате было темно, но света, падавшего из коридора, было достаточно, чтобы Чет увидел – Ламия мертва. Она не двигалась, глядя в потолок невидящим взглядом совершенно черных глаз. Она лежала в центре огромной лужи крови; рядом валялся нож, а ключ она прижимала к груди. Ребенок, его дитя, сидел в сгибе ее локтя и вопил.

Видно было, что Ламия пыталась собственной кровью очертить вокруг себя и ребенка круг. Было даже несколько символов, которые она явно нацарапала второпях. Он содрогнулся при мысли о том, как близко она была к тому, чтобы создать дверь и сбежать – неизвестно куда – с ребенком, ключом и ножом.