Эми кричала все громче, и Чет ступил в круг, не переставая держать Ламию на прицеле, и забрал из ее мертвых рук своего ребенка. Пули проделали у Ламии в груди огромные дыры, но Чет слишком много времени провел в Чистилище, чтобы это его успокоило. Он вытащил из ее окровавленных пальцев ключ, сунул обратно в карман, а потом подобрал нож и аккуратно отрезал ей голову, кисти рук и ступни.

Он понаблюдал за ней еще с минуту, а потом убрал нож и пистолет, встал, и, прижав ребенка к груди, вышел из комнаты и спустился по лестнице вниз.

Триш умудрилась тем временем доползти до двери, и, увидев Чета с ребенком на руках, она заплакала. Чет опустился рядом с ней на колени, передал ей малышку. Она, качая, прижала ее к груди, так, будто никогда не отпустит. А потом она потянулась к Чету, прижала его к себе, и так они сидели, обнимая друг друга, и ребенок был между ними. Чета охватило чувство абсолютного счастья, полнейшей завершенности, и это чувство было сильнее, чем все, что он когда-либо пережил. И он старался удержать это ощущение, так, чтобы всегда носить его в себе. «Всегда», – подумал он.

Чет заметил, что некоторые из детей кружат вокруг них, неотрывно глядя на Триш. Те, что посмелее, даже касались своими призрачными руками ее плеч.

– Мама, – позвал один, и остальные, один за другим, подхватили: «Мама, мама». И вот они уже стенали хором, как раньше, глядя при этом на Триш. Где-то секунду Чет думал, что они, должно быть, принимают Триш за свою мать или, может, хотят, чтобы Триш была их матерью, но потом его вдруг пробрал тошнотворный холод. «О, Господи, – подумал он, – это они не к Триш тянутся».

Триш в ужасе посмотрела на Чета, потом вниз, на ребенка, которого медленно опустила к себе на колени. Маленькая девочка смотрела на них пульсирующими серебряными глазами.

Триш затрясла головой.

– Нет, – слабым голосом проговорила она.

Чет вынул из ранца нож.

– Положи ее на пол, – прошептал он.

Триш бросила взгляд на клинок.

– Чет? Что…

– Триш, положи ее. Сейчас же.

– Нет.

– Это не Эми, – сказал Чет. – Триш, послушай меня.

Взгляд девочки обратился на нож, и она зашипела.

Чет потянулся, чтобы схватить ее, но она, брыкнувшись, вырвалась из рук Триш и плюхнулась на крыльцо. Перекатившись, она встала на четвереньки и быстро – неестественно быстро – поползла прочь.

Чет вскочил на ноги и, выхватив пистолет, устремился за ней.

– Нет! – закричала, надрываясь, Триш. – НЕТ!

Младенец одним прыжком преодолел ступеньки и боком, как краб, пустился прочь на четвереньках, странным, неестественным образом выворачивая конечности. Девочка злобно глянула через плечо на Чета своими выпученными, пульсирующими глазами, и беззубо оскалилась, будто калечный паук из худших его кошмаров.

Чет выстрелил в тот момент, когда ребенок добрался до конца дорожки. Девочка прыгнула в кусты, и он так и не понял, попал он или нет.

– ОСТАНОВИСЬ! – крикнула Триш, и Чета резануло отчаяние в ее голосе. Он ускорил шаг, добрался до кустов, где исчез младенец. Никаких следов. Но он быстро понял, что потерять след ему не грозит. Призрачные дети один за другим пролетали мимо, следуя за девочкой по направлению к кладбищу. И Чет увидел ее, увидел, что она ползет теперь на животе, все-таки он ее задел.

И он побежал за ней.

Она остановилась, повернулась и посмотрела на него своими пульсирующими серебряными глазами.

– Чет, я тебя лю…

Чет выстрелил, и пуля попала ей в грудь, опрокинув в траву, разорвав чуть ли не пополам. Он застонал так, будто это ему разворотило грудь, потом подошел к ней, стиснув зубы так, что у него заломило челюсть. Занес нож.

Ее выражение смягчилось, руки и ноги приняли прежнюю форму, и она потянулась к нему своими крошечными пальчиками.

– Папа, – сказала она тоненьким, детским голоском. – Пожалуйста, не делай мне больно, папочка.

Его пальцы все сильнее стискивали рукоятку ножа, и он подумал о Гэвине, человеке, которому пришлось застрелить двух своих сыновей. Подумал, что нет на свете пытки хуже этой. И голос Гэвина вернулся к нему: «Это не твоя дочь. Прикончи ее. Сделай это сейчас. Или этот ад никогда не кончится».

– Господи! – вырвалось у Чета. Его руки тряслись. – О, Господи. – Упав на колени, он всадил нож в шею ребенка, отрубил голову.

В глазах Ламии, устремленных на него, полыхнула ненависть, а потом они медленно закрылись.

Чет отвернулся и зарыдал.

Триш сидела на крыльце и смотрела, как Чет медленно бредет по дорожке, поднимается по ступеням. Он подошел к ней и упал рядом на колени.

Она вгляделась ему в лицо, надеясь, вопреки всему, на чудо, на какую-то тень надежды. Но не увидела ничего, кроме боли и отчаяния. Отвернувшись, она всхлипнула, почувствовала его руку у себя на плече.

– Не надо, – шепнула она.

Его рука упала, и он бессильно откинулся назад, привалившись к стене.

– Прости, Триш. Мне так жаль, прости.

Она едва слышала его.

Она не знала, сколько они так просидели, он – глядя на луну, она – на кровь, медленно сохнущую у нее на пальцах. Но потом он опять позвал ее по имени, и она вдруг поняла, что луны уже больше нет, и на горизонте появилась бледная тень рассвета.

– Нам надо отсюда выбираться, – сказал он. – Не знаю, сколько у меня еще осталось времени.

Она не ответила, продолжая глядеть пустыми глазами в сторону болот. Чет подхватил ее под мышки и поднял на ноги – на оставшуюся здоровую ногу.

Триш уже давно распрощалась с идеей, что все это, может быть, еще сон – кошмар, от которого она рано или поздно пробудится. Теперь она надеялась, что, по крайней мере, она сошла с ума, и все это были галлюцинации.

– Это ведь все не реально, правда? То есть… как такое может быть?

– Я уже больше не знаю, что реально, а что – нет, – горько ответил Чет. Он снес ее вниз по ступеням крыльца, потом по дорожке к «универсалу». Помог устроиться на пассажирском сиденье. Завел мотор, и они поехали прочь от дома.

Триш заметила их, когда они проезжали мимо кладбища. Дети собрались вокруг чего-то, лежащего в траве. «Это не она, – сказала она себе. – Что бы там ни лежало, это не моя малышка».

На мосту Чет притормозил – вид у него был неуверенный, – но они без всяких сложностей переехали на ту сторону. Еще через пару миль она заметила в предрассветном тумане тусклый огонек – на чьем-то крыльце горела лампочка. Дом был маленький, обшарпанный, только что не хижина. Из трубы поднималась тонкая струйка дыма.