Мы без всякого плана бродили по центру Аранхуэса до обеденного часа. Потом по рекомендации какого-то местного жителя нашли ресторан с террасой и прекрасным видом на зеленоватую спокойную реку Тахо. Нам позволили войти туда с Пепой, которая мирно улеглась под столом и покорно ждала, пока и ей что-нибудь перепадет.

Мы с Хромым заказали одно и то же: дикую спаржу на гриле, крокеты и в качестве главного блюда – фазана по-охотничьи. Не совпали только в выборе десерта. Мой друг остановился на домашней торрихе, а я после недолгих сомнений – на флане со сливками.

Если не считать некоторых гастрономических комментариев, единственной темой за обедом стала вчерашняя демонстрация. На самом деле мы уже успели обсудить ее в машине по дороге в Аранхуэс, но это событие явно занимало все мысли Хромого. Бульвар Прадо заполнили сторонники независимости Каталонии со своими флагами и лозунгами. Я же в субботу все утро и половину дня проверял ученические работы, поэтому не следил за новостями и о марше ничего не знал. Хромой рассказал мне подробности. Одни говорят, что там было меньше двадцати тысяч человек, другие – что больше ста тысяч. Такое расхождение в цифрах объясняется разными политическими позициями. Сепаратисты приехали из Каталонии на поездах и автобусах. Под защитой полиции они протестовали против решения Верховного суда, рассматривавшего дела политиков из их лагеря; клеймили государство-тюремщика, которое, однако, позволило им провести марш совсем рядом с парламентом и выделило санитарные машины. А еще они ели бутерброды, пили пиво и потом с самым веселым видом отбыли туда, откуда явились.

Хромой с провокационной целью нацепил на лацкан значок с испанским флагом, купленный в китайской лавке, и спустился до площади Сибелес, чтобы затесаться там в ряды сепаратистов. Но никто ему дурного слова не сказал. Мало того, какой-то мужчина, посмелее его самого, даже развернул испанский флаг прямо в гуще шествия. Его довольно вяло освистали, потом поиздевались над ним на своем языке, и кое-кто назвал его feixista – да, фашистом, за то, что в своей стране он поднял флаг своей страны. Все кончилось до смешного банально. Не было ни жертв, ни одного синяка под глазом. Хромому, который надеялся стать свидетелем исторического события, все это напомнило скорее деревенский пикник.

До недавнего времени он ратовал за единство Испании и теперь убедился, что наша страна, населенная людьми неотесанными, горластыми, нецивилизованными, враждующими между собой, на самом деле более сплоченная, чем это кажется на первый взгляд.

– У нас все здесь уравновешено, как в фарсе, продуманном с дьявольской дотошностью. – При этих словах конец спаржи, раскачиваясь, повис у него в углу рта.

Перед тем как мы пустились в обратный путь, он показал мне маленькое красное пятно, появившееся у него вчера на коленке. Гноиться пятно еще не начало. Хромой пошутил, что, видать, подхватил заразу от какого-то каталонского сепаратиста. Но пятно его не слишком встревожило, поскольку теперь он знал, что это не рак.

18.

После того как мы вернулись вчера из Аранхуэса, я не мог выбросить из головы наш разговор. Никогда бы не пошел на марш в поддержку какой-то национальной мечты. Даже в поддержку просто мечты, как бы меня ни обхаживали организаторы, заверяя, что туда «идут все». Я бы с удовольствием и без колебаний присоединился – и не раз присоединялся – к уличной толпе, выступающей с требованиями практического характера, с требованиями – как лучше это определить? – которые не ограничивались кругом моих личных чувств и не диктовались синедрионом дошлых ловкачей, решивших обратить меня в некую религию будущего. Нет, я имею в виду нечто иное – конкретные меры, направленные на улучшение повседневной жизни, которые, разумеется, должны быть реализованы в самые короткие сроки: достойная зарплата, аннулирование закона, действующего во вред людям, отставка коррумпированного чиновника, понижение цен на основные продукты питания… В идеологическом плане я безусловно поддерживаю то, что объединяет людей и помогает им сосуществовать мирно, отучая от жестокости, дискриминации, тщеславного желания любым способом утверждать свое нравственное превосходство. Я принципиально не доверяю ничему, что может нарушить спокойное течение жизни. И не чувствую себя обязанным быть счастливым. У меня аллергия на любые утопические фантазии. Точно так же я отношусь и к землям обетованным, и к социальному раю, и ко всей палитре расхожих лживых выдумок, которые нередко поддерживаются знаменитыми интеллектуалами. Я решительно отказываюсь питать себя надеждами, если они не соответствуют моему скромному росту. Меня не греют патриотические символы, хотя отношусь я к ним с уважением, когда они не несут в себе угрозы кому-то. Точно так же я не верю в Бога, но никогда не позволю себе богохульства. Уверен, что зеркало не дает обо мне полного представления, поскольку суть моя не сводится к чертам лица; поэтому, если коротко, мне нужны другие люди, чтобы понять наконец, кто я такой на самом деле. Хорошо, а когда я себя разгадаю, что дальше?

19.

Сегодня днем я листал очередную книгу, сидя в парке на скамейке. Иногда я позволяю себе такую игру: с закрытыми глазами достаю с полки какой-нибудь том и не глядя сую в сумку. Потом, уже на улице, пытаюсь на ощупь определить, что именно взял. И почти никогда не угадываю, но удовольствие от игры меньше не становится. Дойдя до цели прогулки, внимательно осматриваюсь, прежде чем положить книгу в каком-нибудь людном месте, – таким образом я уже заметно уменьшил свою библиотеку. Хотя и сохранилось еще немало. Книги покорно ждут часа, когда им придется сменить владельца. Та же судьба назначена и остальному моему имуществу. В этом пункте я согласен со стихотворением Антонио Мачадо, которое когда-то выучил наизусть. Речь там идет о корабле, безвозвратно уходящем в море, и герой садится на него без вещей и почти нагой, уподобившись детям моря[46].

Я до сих пор еще жив и на здоровье не жалуюсь – хотя как раз сейчас легко смирился бы с любой болезнью.

Итак, я сидел в парке, рядом со мной лежала уставшая от безумной беготни Пепа, она тяжело дышала, а я читал книгу, которая к этому часу уже, скорее всего, попала в другие руки и оказалась в другом доме. Кроме того, я, не теряя времени даром, крутил педали установленного перед скамейкой тренажера. Вдруг собака, словно ее ударило током, вытянула шею, насторожила уши, вскочила на ноги, принялась крутить хвостом и коротко заскулила. Я догадался, что она почувствовала приближение своего приятеля – черного пса. Но не сразу заметил толстую и неуклюжую фигуру моего тезки – хотя вот и он собственной персоной семенит впереди своей хозяйки. Кажется, они всегда заходят в парк со стороны улицы Мануэля Бесерры. На ней… Неужели белая перчатка? Нет, когда Агеда подходит ближе, я вижу, что рука у нее забинтована.

Я спрашиваю, она объясняет. В минувшую пятницу Национальная полиция почему-то решила перекрыть одну из улиц в ее районе. Агеда присоединилась к группе граждан, которые хотели помешать выселению семьи с двумя маленькими детьми. Это была уже вторая попытка силой выкинуть их из квартиры. Первую общими силами удалось отбить. Члены «Платформы помощи пострадавшим от ипотеки» тоже прибыли на место. Кто-то кричал на полицейских: «Тараканы, наемники!» Несколько полицейских под защитой своих товарищей уже вытаскивали на улицу жалкие пожитки. Мать, держа на руках девочку, стояла на тротуаре и отвечала на вопросы журналистов, а у нее за спиной женщина постарше, наверное бабушка, плача от возмущения, подняла вверх матрасик из детской кроватки. Об этом деле, одном из многих, писали газеты. По решению суда их выкидывают на улицу после того, как владеющая квартирой финансовая организация продала ее какому-то инвестиционному фонду, который – как и положено по законам капитализма – желает увеличить получаемую от недвижимости прибыль.