Я уйду из жизни, так и не увидев человеческое существо во всем его величии. Не стану отрицать, что такое существует, просто оно никак не проявило себя в тех местах, где доводилось бывать мне.

Может, в далеких странах, может, на одиноких островах или на каком-нибудь чердаке сидит, до смерти напуганный окружающим миром, сжавшийся в комочек какой-нибудь хороший человек.

Под влиянием обстановки, а иногда и по собственному почину, из чистого удовольствия вершить зло, я играл в те же игры, в какие играли все, или многие, или большинство, и запачкался так же, как другие, если не больше. Но не прозрел до тех пор, пока не убедился, что мой собственный сын оказался среди тех, кто стоял на нижней ступени иерархии. И тогда – уже слишком поздно – я почувствовал, что задета моя отцовская гордость, и возмутился несправедливостью, которая ничем не отличалась от той, что в подростковом возрасте творил против других я сам.

Но еще ниже, чем Никита, в самом низу лестницы, стояла несчастная девчонка, которую мальчишеская компания из моей школы знала как сестру Сото.

Что, интересно, с ней потом стало?

Ничего хорошего, это уж точно.

10.

В нескольких кварталах от нашей школы была площадка, заваленная мусором и заросшая сорняками, где сейчас высится уродливый жилой дом. На площадке лежали части подъемного крана, который вот-вот должны были собрать, а также разные строительные материалы – и все это постепенно приходило в негодность из-за не всегда хорошей погоды. Зато кошкам там было раздолье. Время шло, а стройка почему-то никак не начиналась.

Площадка была огорожена, но нам, мальчишкам, не стоило труда проникнуть туда сквозь щель между дощатым забором и стеной соседнего старого здания, позднее тоже снесенного. Вот эта площадка и послужила сценой для первого сексуального опыта в моей жизни.

День клонился к вечеру, и стояла страшная жара. Я пришел туда почти на четверть часа раньше, чем велел Сото. Но меня опередил наш одноклассник по кличке Русский. Увидев его, я немного приободрился, хотя с прошлого вечера здорово мандражировал. В свои шестнадцать лет я совершенно ничего не знал про секс и всю ночь не мог сомкнуть глаз, пытаясь вообразить, что же нас ждет. Русский, с которым я был в приятельских отношениях, угостил меня сигаретой, и мы разговорились. За куревом я узнал, что Сото взял с него меньше, чем с меня.

– Просто я прихожу сюда уже в третий раз, – объяснил Русский.

По его совету я зашел в ближайшую кондитерскую и купил две маленьких шоколадки, потому что сестрица Сото без памяти любила сладкое, и было проще сделать ей это, пока она жует шоколад.

Наверняка в тот же самый миг, несмотря на всю мою неопытность, в голове у меня должны были вспыхнуть сигналы тревоги, и то, что я их не заметил, нельзя оправдать ни возбуждением, ни крайним смятением.

С одной стороны, во мне уже заиграли гормоны, с другой – я успел заплатить двести песет и теперь не находил или не хотел найти повод для позорного отступления.

Нам с Русским пришлось довольно долго ждать Сото и его сестру. Мы все больше склонялись к мысли, что он нас попросту надул. Наконец они появились в конце улицы в сопровождении незнакомого нам типа – высокого, чуть старше нас, с прыщавым лицом. Оба парня молча шли рядом, за ними, отставая на три-четыре шага, следовала толстая девочка с одутловатым лицом и устремленным непонятно куда взглядом.

Едва увидев ее физиономию, я понял, что сестра Сото страдала серьезным умственным расстройством. Ей было четырнадцать лет, глаза ее располагались под выпуклым лбом как-то неровно, к тому же их разделяло слишком большое расстояние, не как у обычных людей… А еще она все время улыбалась, слишком старательно улыбалась, и без всякой причины. Да и пухлое тело выглядело не более привлекательным. Я шепнул Русскому:

– Слушай, она вроде как двинутая.

Мой приятель тоже шепотом ответил:

– Для того, что мы собрались делать, это не имеет никакого значения.

Сначала на площадку пролезли мы четверо, потом Сото крикнул сестре, чтобы она тоже не мешкала. Он обращался с ней не лучше, чем со старым половиком, то и дело обзывал и пинал, но девчонка, несмотря на это, продолжала улыбаться во весь рот, показывая свои редкие зубы и влажные розовые десны.

– Иди сюда, дура проклятая, – покрикивал на нее Сото.

Чтобы только не молчать, я спросил, как ее зовут, но Сото не был расположен к разговорам.

– Ну ты что, не слышала?

Остальные засмеялись, и я, чтобы не отставать от них, тоже.

С внутренней стороны к забору были прислонены несколько кусков картона, на вид не слишком чистых. Сото и прыщавый соорудили из них что-то вроде ложа за кучей битого кирпича – между ней и ржавыми частями подъемного крана. Потом Сото не терпящим возражений тоном приказал сестре сесть на большой камень, быстро стянул с нее туфли и оголил ниже пояса, но она и не думала сопротивляться и не изменила идиотского выражения лица.

– Ну давай, дура, ложись сюда. – И, не дожидаясь, пока она повернется, звонко шлепнул ее по толстой заднице.

Когда девчонка послушно улеглась на картонки, мы потеряли ее из виду. Сото предупредил с обычной для него суровостью:

– Пять минут, не больше.

После чего постановил, что прыщавый парень будет первым. А мы с Русским, чтобы определить очередность, бросили монетку.

11.

Русский вышел из-за кирпичей, застегивая штаны. На площадку уже опускалась ночь. Сото повернулся ко мне:

– Теперь ты.

А я подумал: «Если я опоздаю на ужин, мама рассердится».

Сестра Сото лежала на картонках на спине. Лобок ее покрывали темные волосы. Пока я спускал штаны, она издала какие-то звуки, в которых я с трудом угадал слово «шоколад». Я переспросил:

– Ты хочешь шоколадку?

Но она вместо ответа словно в насмешку повторила свою просьбу на языке, мало напоминающем человеческий.

Я встал на колени между ее ног и при слабом закатном свете не отрываясь смотрел на то, что мне открылось. Я впервые видел это не на фотографии, а вживую. И почувствовал смесь отвращения, зоологического любопытства и неодолимого соблазна. Я протянул сестре Сото пару шоколадок, потом робко дотронулся пальцем до вагины, как дотрагиваются до редкого зверька, от которого запросто можно ждать защитной реакции.

Оттуда шел пронзительный запах, что, вероятно, и мешало мне испытать эрекцию. Я стал сам себе помогать руками. Она лежала спокойно, словно не понимая, что происходит, и жевала шоколад. Губы у нее были измазаны коричневой массой. Преодолев трудности, связанные, наверное, с неуверенностью в себе, волнением и сознанием, что мы делаем что-то не слишком хорошее с бедной дурочкой, я сумел войти в нее. Семя я не изверг, да и не думал об оргазме. Мне было важно любым способом испробовать сам механизм полового акта.