Несчастный полицейский сам не знал, чего он хотел. Да, ему было необходимо выплеснуть наружу злость и тревогу. А дальше? Выдать дочку замуж, как это делалось в старые времена, чтобы не дать повода для пересудов родственникам, знакомым и сослуживцам по Национальной полиции? Но за кого выдать? За этого пожирателя печенья, который сидел напротив и, по всей видимости, был самым тупым учеником в школе? Совсем другое дело – получить деньги на воспитание младенца. Именно к этому, как мне показалось, и сводились цели полицейского, вполне законные, надо добавить, но только он все никак не мог четко их сформулировать. Я выразил готовность взять на себя причитающуюся мне часть расходов, коль скоро «речь идет об обеспечении благополучия моего внука». Однако я полагал не только разумным, но и необходимым прежде всего установить – точно установить, – кто является отцом ребенка.

– Или детей, – не без иронии добавил я, – поскольку это может быть и двойня.

Словно заранее ожидая подобного поворота дела, полицейский развернул на столе справку от врача. Но я заявил – и директор школы со мной согласился, – что эта бумажка подтверждает сам факт беременности девочки, но не указывает, кто был осеменителем. Признаюсь, я нарочно использовал издевательское слово «осеменитель», будто напоминая о сходстве человека с животными. Полицейский нервно ерзал на стуле. Лоб его покрылся испариной, он вытирал ее рукавом рубашки и при этом, как мне показалось, успел пожалеть, что оставил пистолет дома. Почувствовав себя загнанным в угол, он опять заговорил агрессивно. Мол, что я тут себе позволяю и за кого принимаю его дочку? За потаскуху, которая якшается неизвестно с кем? Я посмотрел ему прямо в глаза и ответил с жестокой обстоятельностью:

– По моим сведениям, ваше предположение соответствует истине.

– Но теперь уже я буду требовать доказательств.

И тут я подал Никите знак, о котором мы заранее условились, – чтобы он изложил свою версию событий. И он рассказал про школьный праздник, про групповой секс без презервативов в туалете и остановился с восхитительной наивностью на многих подробностях, до трогательности бесстыдных; назвал имена, дату, описал обстановку, так что сидевшая напротив девчонка ничего не могла возразить. В конце концов, когда Никита все так же невозмутимо перечислил свидетелей и сказал: спросите того, спросите этого, Ванеса не сдержала слез и, спрятав лицо в ладони – не столько, думаю, от стыда или раскаяния, сколько от страха перед отцом, – все подтвердила.

У полицейского сразу изменился голос:

– Но ведь мне ты все рассказывала совсем по-другому.

Клянусь, что в тот миг мне захотелось подойти к нему и крепко обнять. Он выглядел совершенно сломленным. Встал со стула, извинился перед нами за причиненное беспокойство; потом почти умоляющим тоном попросил, чтобы все здесь прозвучавшее не вышло за пределы этих стен, и, сбивчиво попрощавшись, покинул кабинет. Дочь последовала за ним. Никита и я еще какое-то время беседовали с директором, который воспользовался случаем, чтобы отругать моего сына за плохие отметки. И под конец, когда Никита уже вышел в коридор, шепнул мне, что вряд ли эта ученица родит.

– Сегодня существуют разные способы… – сказал он.

Прошло еще несколько месяцев, и, как я узнал от Никиты, девица, как обычно, посещала занятия и никакого намека на живот у нее не было.

16.

Когда мы с ним опять оказались в машине, я пошутил по поводу съеденного им в директорском кабинете печенья:

– Мать тебя что, совсем не кормит?

– Просто оно было очень-очень вкусным.

Итак, встреча закончилась самым благоприятным для нас образом, поэтому оба мы в равной степени испытывали чувства и победы, и облегчения.

Я спросил, неужели ему не было стыдно, когда директор отругал его за плохую успеваемость. Никита ответил честно. В школе ему совсем не нравится. Он хочет поскорее закончить ее и овладеть какой-нибудь профессией. Какой именно, он и сам еще не знает. Насколько он понимает, я здорово надеялся, что сына увлекут книги. Не увлекли, а значит, я наверняка стал любить его меньше. Я возразил: читает он книги или нет, моя любовь зависит не от этого.

Большую часть пути до их с матерью дома мы обсуждали полицейского. Правда, Никита никак не мог понять, почему я вдруг пожалел его. Ему он казался скотиной каких мало, а кроме того, хреновым отцом. Слава богу, что я, отец Никиты, не такой. Полицейский со своей доченькой решили найти идиота, с которого можно будет содрать денежки.

– Они-то думали, что раз я плохо учусь, то и в остальном совсем простяга. Ну и хрен получили!

Потом я добавил, стараясь вести себя не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной, что Ванеса показалась мне вполне привлекательной. Никита не стал со мной спорить, но и не согласился с моей оценкой, как будто никогда не обращал внимания на внешность одноклассницы. А так как я не отставал, он признался, что в их параллели есть девочки и покрасивее, которые нравятся ему куда больше.

Тогда я принялся рассказывать, что в годы моей юности его ровесникам было гораздо труднее, чем им сейчас, отмахать девицу. В мою школу вообще девочки не ходили, так что до поступления в университет я ни с одной вместе не учился. Они были существами из параллельного мира. Никто не объяснял нам, как надо вести себя с ними, как беседовать, не говоря уж о том, как за ними ухаживать. И если ты не впитал эту науку с молоком матери, то приходилось исхитряться по ходу дела, часто неуклюже подражая другим, вроде бы более дошлым. Имей я сестру, все было бы проще: она бы на многое открыла мне глаза. Но сестры у меня не было, и приходилось осваивать все на практике. Кроме того, девушки как будто вечно занимали оборонительную позицию. В результате мы, тогдашние, знакомились с сексом позднее, чем вы, хотя и не так поздно, как во времена дедушки Грегорио.

И вдруг, словно не слушая или без всякого интереса воспринимая то, что я говорил, Никита перебил меня:

– Пап, а ты помнишь, когда в первый раз трахался с девчонкой? – Видимо, он заметил мои колебания. Видимо, решил, что я не хочу отвечать на такой вопрос. – Да ладно, давай колись. Я ведь тебе рассказал про себя.

– Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, но будь уверен, что мой случай был исключением. Обычно сексом начинали заниматься лет в восемнадцать, а то и позже.

Мы как раз остановились перед светофором, и я повернулся, чтобы посмотреть на выражение его лица. К счастью, он не мог прочитать мои мысли. Я понял, что мне не хватит духу рассказать ему правду и надо придумать какую-нибудь ерундовую историю.

17.

Несмотря на то что стоит необычная для этой поры погода (больше двадцати градусов), мы отправились с Хромым проветриться. Телефон зазвонил рано утром. Я переполошился, но это был он.

– Слушай, если ты не назначил свое самоубийство на сегодня, давай съездим пообедать в Аранхуэс?

– А собаку куда?

– Возьмем с собой.

Повсюду толпами бродили туристы, которые все подряд фотографировали. Мы с Хромым обходили стороной главные достопримечательности, словно очаги заразы. Никаких дворцов и музеев! А знаменитые сады? Табличка оповещала, что вход с собаками туда запрещен. Ну и пошли они к черту, эти сады! Хромой, которому нравится считать себя заступником Пепы, только возмущенно скрипел зубами. Мы с ним так разозлились, что, если бы оставили машину не так далеко, двинулись бы в Оканью, где, как нам было известно по предыдущим поездкам, можно легко забыть про жизненные невзгоды, наевшись яичницы с бараньими мозгами и ветчиной.