Из города в город мы перелетали самолетом, а по территории того или иного штата ездили на автомашине. Меня поразил низкий уровень развития земледелия, просто невероятный, намного ниже того, который я помнил по своей деревне, да и по деревням других губерний царской России. Там встречались плуг и борона, а помещики имели паровые молотильные машины. В Индии мы увидели буйвола, редко пару буйволов, и какую-то соху. Индиец, буквально царапая землю, ползает по ней вслед за буйволом – и это называется обработкой земли.

Наблюдал я сбор урожая риса. Урожай был неплохой. Видимо, за счет того, что они сажают рис в воду. Поэтому, когда они ковыряют землю, а потом вручную высаживают рассаду, вступают в силу климатические условия: много тепла, воды, света, вот и получается неплохой урожай. По густоте стояния колосков было видно, что урожай получался сносный. Как шла уборка? Я кое-где сам брал орудие производства в руки и пробовал косить (не рис, конечно), желая показать, что мы, советские люди труда, знаем, что такое труд, и умеем обращаться с косой. Это на них производило очень большое впечатление. Косить долго я уже не мог, но, конечно, знал, с какой стороны взять косу и как получше размахнуться. Хоть я и рабочий, но какое-то время жил в деревне и худо-бедно пробовал косить, даже никогда не будучи косарем. Общее же впечатление о сельском хозяйстве Индии у меня сложилось ужасное.

Побывали мы на машиностроительных заводах. Они отвечали современным требованиям техники. Это мне было понятно. Капиталисты знают производство, а конкуренция заставляет их использовать только то оборудование, которое требуется, чтобы получить прибыль на вложенный в дело капитал. Показали нам также строительство гидростанции[301].

Гидростанция строилась на базе техники, которая была ниже нашей, хотя строительство вела английская фирма. Объяснения давал инженер-англичанин. Мы вели строительство ГЭС на более высоком уровне, не говоря уже о мощности самих ГЭС. Там на самом деле велись ирригационные работы и создавалась плотина для сбора воды, а в нее попутно была вмонтирована гидротурбина.

В этом штате премьер-министром был мусульманин[302], и религиозная принадлежность чиновников накладывала особый отпечаток на организацию управления штатом. В Индии религиозные предрассудки очень сильны. Когда мы беседовали с тамошними руководителями, то остро почувствовали, что они мусульмане. Правда, я не встречал там мусульман, которые неуважительно относились бы к Неру. Он владел симпатиями людей во всех штатах, за исключением Бомбея. В Бомбее хозяйничал Десай[303]. С ним уже тогда у Неру имелись трудности. Десай проводил реакционную политику и претендовал на высокое положение в центральном правительстве Индии.

Приехали мы в Мадрас. Город очень чистенький, как вообще большинство приморских городов, к тому же весь зеленый, с массой южных растений и фруктовых деревьев. Все это нас очаровывало, мы окунулись в сказочный мир. Единственное, что нас отрезвляло: роскошь с одной стороны и дикая нищета – с другой. Столь резкое расслоение в Индии сразу бросалось в глаза. Да, там построили много заводов, какая-то часть людей стала жить лучше, но миллионы граждан этой стране находятся в полуголодном состоянии.

Врезался мне в память один из митингов, организованный на окраине города. Мы с Булганиным ехали туда в открытой машине и попали под проливной дождь. Вода была не холодная, но нас крепко промочило. При движении острый сквозняк продул нас, Николай Александрович простудился. Мы подшучивали над ним: простудиться в Индии – на это надо иметь особое везение! Человек с севера – и не перенес дождя на юге Индии! Ехали мы туда вместе с губернатором. Губернаторские посты занимала, главным образом, бывшая знать – магараджи[304]. Такого толстого человека, как он, я еще не встречал. В автомобиле места едва-едва хватало для него одного, а мы должны были сидеть втроем. Губернатор посадил нас по краям, в глубине сиденья, а сам пристроился посередине между нами на корточках. Мы и над этим долго потом подшучивали, когда вспоминали о встрече с таким «необъятным» человеком.

Все митинги проходили однообразно. Говорили хозяева, потом предоставлялось слово нам. Выступали с речью Булганин, или я, либо другие советские ораторы. Все речи носили дружественный, приветственный характер. После митинга местные власти организовали концерты на открытом воздухе. Мы видели и слышали певцов, танцоров, рассказчиков. Их экзотические одежды, манеры танца и пения тоже были для нас в новость. Ни я, ни Булганин раньше совершенно не встречали таких форм танцев и пения. Иногда нам показывали акробатические номера. Все производило на нас сильное впечатление, но, откровенно говоря, мы плохо разбирались в подспудном смысле показываемого, отягощенного индийской символикой, и поэтому сильно уставали. В Мадрасе на концерте около меня сидел один из местных лидеров, который впоследствии организовывал партию на религиозной, реакционной основе[305]. Он, как мне рассказывали, был прежде большим другом «отца нации» Ганди. Сам ходил в каких-то трусах без рубахи. Цвет кожи у него желтый, он высох, как ящерица, весь худющий, кости резко обозначены под кожей, лицо аскетическое, изможденное. Этот аскет все время говорил со мной, не давая возможности следить за концертом и получать удовольствие, и даже спросил меня: «Вы очень хотите слушать и смотреть?» Я понял, что он хотел меня отвлечь, а мне неудобно сказать ему правду: не мешай, дескать. И я ответил: «Охотно вас слушаю».

Тут он стал повествовать о своем понимании путей будущего развития Индии. Много рассказывал и о себе. Оказывается, он занимал видное религиозное положение во время, когда Индия была колонией Англии, а потом являлся генерал-губернатором страны в переходный период, когда Великобритания решила уйти из Индии и предоставить ей независимость. Он доказывал мне, что Индия не должна в развитии экономики брать пример с СССР, что в Индии нельзя строить крупные заводы, что вообще индустриализация не для Индии. По его мнению, если в многонаселенной Индии будут возведены крупные заводы с механизацией и автоматизацией, то масса тружеников пополнит армию безработных, нищета возрастет. Он сохранял идеал Ганди: все производство – это прялка. На национальном знамени имеется изображение ножной прялки; только ремесленный труд есть база прогресса Индии. Мне неизвестно, знаком ли он был с научной политэкономией. Конечно, Карла Маркса он не «нюхал», да и «нюхать» не хотел, этот запах для него был совершенно невыносимым.