Она подносит к лицу Болана пальчик, выпачканный в порошке.

– Знакомо?

Присмотревшись, Болан начинает понимать, на что она намекает.

– Это… нет! Не может быть.

Она смеется.

– Они и сейчас его делают. Ты что, не слышишь?

Склонив голову, она тычет пальцем в потолок. Болан поднимает голову, но над ними тьма. Затем слышно влажное чмоканье, тихий стон, и большая белая клякса плюхается из темноты на белую груду.

Болан упал бы, если бы девушка его не поддержала.

– Нужно время, чтобы просохло, – хладнокровно сообщает она. – И не сразу удалось точно подобрать формулу. Но я здесь скопила такие ресурсы, что для меня мало остается невозможного.

Никогда в жизни он не испытывал такого отвращения и ужаса. Неужто кто-то над ним и вправду выделяет или высирает целыми килограммами героин – если он правильно ее понял?

Она откровенно наслаждается его замешательством.

– У тебя удивленный вид.

– Пожалуйста, уведи меня отсюда, – просит Болан. Он все шарит глазами в темноте, гадая, что скрывается там, куда не достает луч фонаря. Что смотрит на него оттуда?

– Боишься?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Потому что не думаю… не думаю, что мы здесь одни.

– Ты никогда не бывал один. Мы всегда рядом, в стороне, следим за тобой. Ты видишь нас, когда мы хотим, чтобы увидел.

– Пожалуйста, пожалуйста, выведи меня отсюда.

– Рано, – возражает она. – Хочу еще одну вещь показать.

Она разворачивает фонарь влево, туда, где под стеной еще что-то лежит.

Там сложены металлические бруски разной величины: одни с коробку из-под обуви, другие с мелкую монету. Но пропорции у всех одинаковые – абсолютные, совершенные кубы, если не замечать странных щербин и потертостей на ребрах.

Кубики выглядят совсем непримечательными – тусклые серые бруски о шести гранях, – но что-то в них притягивает взгляд Болана. Он не в силах оторвать глаз – и чувствует, что теперь, узнав об их существовании, будет еще долго возвращаться сюда мыслями. В них есть какая-то особая тяжесть: зубы ноют, словно эти кубы медленно, но неотвратимо вытягивают содержимое его черепа.

Болан понимает, что за этими-то брусками он из раза в раз посылал Ди. Теперь он понимает, отчего парень так дергался – от одного их вида словно отпечаток на костях остается.

– Что это? – спрашивает Болан.

Девушка долго молчит. Скосив на нее взгляд, он видит струящиеся по щекам слезы. Они пробуждают издавна дремавший в Болане родительский инстинкт, ему хочется обнять плачущую девочку, но почти сразу он вспоминает: то, что держит его за руку, – скорее всего никакая не девушка.

– Вы, мистер Болан, – произносит она, – видели когда-нибудь останки своих родителей?

– Нет, – отвечает Болан. Отца он не знал, а его мать умерла в тюрьме.

– Тогда я не сумею вам этого описать. На них больно смотреть. Но еще больнее держать их.

Отпустив его, она подходит к штабелю брусков. Нагибается и берет один в руки.

Пальцы ее тут же начинают дымиться. Кожа ладони чернеет, становится блестящей, как вулканическое стекло. Затем лопается, обнажая ярко-красную плоть.

– Господи Иисусе! – вскрикивает Болан.

Девушка равнодушно смотрит на изуродованную ладонь.

– Ваш род не может к ней прикоснуться, – торжественно выговаривает она. – Она для вас слишком велика. Только мы можем коснуться ее – в настоящем облике. Но если мы показываемся в настоящем облике, люди склонны обращать внимание.

Она оборачивается к Болану, словно только сейчас вспомнив о нем. Подходит, протягивая дымящуюся, потрескавшуюся руку. Болан отворачивается, но не смеет отступить, ведь как знать, что поджидает его в тени.

– Видишь, чего мне это стоило? – спрашивает она. – Видишь?

– Вижу! Хрен тут не увидишь!

– То, что я сейчас держу в руке, важнее твоих наркотиков, твоих денег, жизней твоих людей. То, что я держу в руке, важнее и моей жизни, и жизни любого из тех, кто собрался в этой пещере, чтобы помогать мне. Я бы перебила весь этот город ради того, что держу в руке. Ты меня понимаешь?

– Понял я! – Болан бросает взгляд ей за плечо и думает, не пора ли рвать когти.

– Ты мне скоро понадобишься, чтобы отыскать последнюю часть. Я думаю, что знаю, где она – та, о которой я столько раз тебя просила, самая большая. Ты ее мне найдешь. Должен найти.

Чернота распространяется на тыльную сторону ее ладони, и там кожа разъезжается, как слишком тесная перчатка. Болану видны утонувшие в розовых тканях сухожилия, а потом все сминается, сворачивается, словно вся ладонь плавится.

– Найду! Богом клянусь, найду!

Девушка кивает.

– Хорошо, – говорит она, и – рука у нее плюется, как догорающий факел, – спокойно возвращается к штабелю, кладет кубик на место и стоит, благоговейно созерцая бруски, как иной смотрит на могильный камень, а потом идет к Болану. – Теперь я тебя выведу.

Она направляется к выходу. Болан поворачивается за ней. Но при этом луч его фонаря случайно скользит по пещере.

И тогда он видит.

Прежде всего, зал громаден – больше футбольного поля. Но как ни огромна пещера, почти вся она занята – груда посреди нее подступает к самым стенам.

Когда картина гаснет, Болан понимает, что видел не груду, а множество штабелей, штабелей таких же кубиков, но их, должно быть, тысячи – нет, их миллионы. Они сложены, как кусочки пазла – маленькие зажаты между большими. И хотя каждый угловат, вместе, осознает он, они составляют подобие гигантского тела на полу пещеры.

И, вываливаясь из тоннеля, Болан понимает, что видел еще кое-что. По штабелям кубиков что-то ползало. Темные бесформенные тельца, десятки и сотни многоруких и многоногих (или это щупальца?), безголовых и бесхребетных созданий, вроде большущих медуз, копошились на стенах и на полу.

Он слишком ошарашен, чтобы соображать. Но сквозь немую панику пробирается одна мысль: «Во что же это я влип?»

Все еще в ступоре Болан выходит из тоннеля. Девушка, обернувшись, что-то говорит ему, но ужас мешает услышать. Потом она замолкает и с любопытством рассматривает его.

Из его кармана слышится странный звук – рингтон мобильника.

– У тебя тело бибикает, – говорит девушка.

– О, – спохватывается Болан. – Зараза. Извини.

Он отвечает на звонок, по обыкновению всех пользователей телефонов отступив на несколько шагов. Но девушка в панаме, как видно, не знакома с правилами этикета и следует за ним, не отрывая любопытного взгляда.