– Гм, – произносит Мона.

Она смотрит на свой билет и поднимает глаза на кинотеатр.

«Не знаю, в каком виде он решит показаться, – сказал ей Парсон. – Он всегда был с причудами».

Мона подходит к двери, толкает ее. Заперто. Оглянувшись налево, она замечает билетную будку, но, конечно, без контролера.

Снова подняв глаза на маркизу, она задумывается, подходит к будке и вставляет билет в щель окошка. Тотчас слышен щелчок отпирающегося замка.

Покачав головой, Мона открывает дверь и проходит внутрь.

Вестибюль отделан с декадентской роскошью: деревянные панели стен покрыты красным лаком, на полу густой цветастый ковер. Здесь совсем пусто: ни души ни у буфета, ни у кассы, ни у дверей. Слышно приглушенное бормотание, будто в глубине здания идет фильм. В воздухе висит тяжелый запах маслянистого попкорна и сигаретный дым. Мона подходит к буфету, богатому аппетитными закусками. Ей приходится напоминать себе, что все это не настоящее, а если и настоящее, то ей такого не переварить.

Она идет к двери зала, открывает и входит.

«Американец в Париже» уже начался. Джин Келли в сером костюме с темным галстуком направляется к причудливому пентхаусу. Вид у него нахальный и обаятельно самодовольный – какой удается только Джину Келли.

Мона осматривает зал. В нем совсем пусто: ряд за рядом пустых кресел, омытых светом экрана. И в будке киномеханика никого не видно, только холодно мигает проектор. По обе стороны экрана полотнища занавеса, но за ними ничего, кроме голого кирпича.

Поднявшись по лестнице, она занимает место в самой середине зала. Свою винтовку приставляет к соседнему сиденью. Она все оглядывается в поисках темной фигуры, которая скользнет за ее кресло и примется нашептывать на ухо угрозы, как бывает в кино. Но ничего такого не происходит. Здесь только она и «Американец в Париже».

Мона смотрит, как мило Джин Келли отражает авансы красивой блондинки старше его возрастом. Она уже смотрела этот фильм и узнаёт женщину. Но имени не припомнит, какое-то иностранное. Одета блондинка в нелепое белое платье, норовящее обнажить столько груди, сколько дозволялось в те времена. Келли, как и следовало ожидать, острит на этот счет. Он весь – блеск зубов и морщинки у глаз, но женщина парирует каждую его остроту, становясь с каждым разом все откровеннее и агрессивнее, отчего Келли все больше смущается.

Келли отрывается от охотницы и выдает робкий, хоть и очаровательный монолог о любви.

– Она всегда неуловима, не так ли? – начинает он.

– Так иногда кажется, – мурлычет женщина.

– Вам кажется, что без нее нельзя. Кажется – вот она. Но стоит присмотреться – пуфф! – все это был сон.

– Какой грустный сон, – отвечает немолодая дама, передвигаясь так, чтобы открыть свои ноги – как можно больше, если не целиком.

Теперь Мона припоминает. Он любит другую женщину, но та замужем или что-то вроде, а эта старуха по уши втюрилась в него, а он в нее нет. Она пытается вспомнить, пропустила ли уже ту большую балетную сцену.

– То, что нам нужно, рядом, только руку протянуть, но не ухватишь. – Он протягивает руку к камере, его глаза драматически наполняются болью.

– Я ухвачу, – хитро замечает женщина.

– Нет, – возражает Келли. – Это никому не под силу. Это ведь сон, не так ли? Проигранная игра. Сновидений не существует, но нам они кажутся правдой. И мы наяву гонимся за ними. О чем часто жалеем.

Женщина достает сигарету, вставляет в резной черный мундштучок и закуривает положительно развратным жестом.

– Ты жалеешь?

– О чем именно? – спрашивает Келли.

– Что ушел.

– Что ушел? – повторяет Келли. – Нет. – Он склоняет голову к плечу и чуть тоскливо усмехается. – И да.

– Правда? Как можно не жалеть об этом всеми фибрами души?

– Разве там было лучше? – спрашивает он. – Вправду ли там мы были счастливее?

– Быть может, – говорит она. – Там ты был королем.

– Короли, – бросает Келли. – Королевы. Боги.

– Разве не каждому этого хочется? – спрашивает женщина.

– Возможно, – равнодушно отвечает он. – Мне было сказано, что мы бежим от опасности: что все рушится, что миру не под силу нести нас, таких огромных или таких многочисленных. Шепотки, всегда смутные, но тревожные. Больше она ничего не объясняла. Только одно: что надо уходить, уходить, не оглядываясь. Теперь я не уверен, так ли это важно.

Он садится на пол к ногам женщины, тревожно подпирает подбородок кулаком. Женщина в восторге, она запускает пальцы ему в волосы. Келли даже не замечает ее прикосновения.

Мона хмурится. Этого эпизода она не помнит. Там ведь должна быть комическая сценка? И он ведь любит другую?

– Важно ли? – переспрашивает женщина.

– Так ли важно, была ли опасность реальной? Теперь мы здесь. Только это имеет значение.

– А если опасности не было и ты мог бы вернуться – вернулся бы? – спрашивает она.

– Я-то? – улыбочка Келли «я умнее тебя» расцветает на пол-лица. – О, нет.

Он откидывается назад, закладывает руки за голову.

– Я и здесь счастлив. Здесь я живу во сне.

– Не ты ли сказал, что сны не бывают правдой?

– Да, не бывают, – признает Келли, – но иногда удается обмануть себя. Поверить им. А это почти так же хорошо.

– Так же хорошо, как свет разбитой луны на шпилях Тридиалита? – спрашивает женщина.

Улыбка Келли становится язвительной и чуточку усталой, словно он слишком часто уже слышал этот аргумент.

– Лучше, чем длинные озера Дам-Ууала, – настаивает она, – где слабым не отличить было, где кончается здание, переходя в небо? И только самые сильные распознавали свет, мерцающий сквозь воды крепостного двора? Ты помнишь? Разве тот свет не был для тебя прекрасен?

– Прекрасен, как алое солнце, пробивающееся в тоннели ледяной шапки Изкинтры, – подхватывает Келли. – Просочившись сквозь голубой лед, лучи делались бледно-зелеными и растворялись в подземных прудах, где мы спали, слушая голоса и песни порабощенных.

– Долгий сон, – напоминает женщина.

– М-м-м, – тянет Келли, – не слишком долгий.

Мона медленно выпрямляется в кресле. Что это: Первый изменил для нее ход фильма? Что-то хочет ей сказать? Пока не ясно…

– Скажешь ли ты, что твой сон лучше бриллиантового дождя на луне Хиуин-Та’ал? – спрашивает женщина. – Помнишь, как алмазы скапливались в кратерах, прежде чем растаять и утечь в темноту серебряными реками?

– Моя младшая сестра разбила ту луну, – задумчиво произносит Келли. – Чтобы показать свою силу. Хиуин-Та’ал почти сразу сдался. Только подумать, что там никогда больше не будет дождей.